Я знал, что близится час великого испытания, великого испытания Любовью... (С.Дали)
БИРМИНГЕМ, ШТАТ АЛАБАМА
1 сентября 1986 г.
Во вторник вечером Эд Коуч пришел домой и сообщил, что у него на работе неприятности: все мужчины как один отказались работать с женщиной, которую прозвали «разбивательницей яиц». На следующий день Эвелин рыскала по магазинам в поисках пижамы для свекрови, и, когда зашла перекусить в кафетерий, её вдруг как током ударило. А что такое «разбивательница яиц»? Она слышала, как Эд иногда употреблял это выражение вместе с другими, похожими: «Ей не удастся схватить меня за яйца» и «С этим парнем только за яйца держись». Почему Эд так боится, что кто нибудь доберется до его яиц? И что это вообще за драгоценность такая необыкновенная? Всего — навсего маленькие мешочки со спермой, но, судя по тому, как мужики их оберегают, можно подумать, что это для них самая важная вещь в мире. Господи, да Эд чуть концы не отдал, когда обнаружилось, что сын испытывает некоторые трудности с выделением спермы. Врач сказал, что это никак не повлияет на его способность иметь детей, но Эд воспринял это как трагедию и хотел послать мальчика к психотерапевту, чтобы он не чувствовал себя ущербным. Она вспомнила, что в свое время у неё медленно росла грудь, но никому и в голову не пришло послать её из за этого к психотерапевту. Эд тогда настоял на своем: она, мол, не понимает, каково быть мужчиной и что это значит. Он закатил истерику, даже когда она хотела кастрировать их кота Валентина, который заделал котят живущей по соседству чистопородной сиамской кошечке. — Если ты собираешься отрезать ему яйца, можешь с таким же успехом отнести его и усыпить. Без сомнения, когда дело касалось яиц, он начинал вести себя несколько странно. Она помнит, как Эд, желая похвалить ту самую девицу у себя на работе, сказал про нее: «Дамочка то с яйцами!» Вспомнив об этом, она удивилась. Он ведь не сказал: «Надо же, какие замечательные у неё яичники!» Нет, он выразился совершенно определенно: яйца! В яичниках есть яички, подумала она. Неужели они менее важны, нежели сперма? Бедная женщина! Ей теперь всю жизнь придется как то мириться с воображаемыми яйцами, болтающимися между ногами! А как насчет размера? Она никогда не слышала, чтобы Эд говорил об этом. Все мужчины страшно озабочены размером кой чего другого, значит, в данном случае он большой роли не играет. Главное в этой жизни — есть у тебя яйца или их нет. Это было настолько просто и ясно, что она поразилась. У неё появилось ощущение, будто кто то взял карандаш и провел острием по позвоночнику, поставив точку над "i" у неё на затылке. Она даже выпрямилась на стуле, потрясенная тем, что она, Эвелин Коуч из Бирмингема, штат Алабама, случайно наткнулась на ответ. Теперь ей понятно, что должен был почувствовать Эдисон, когда открыл электричество. Ну конечно! Вот оно! Самое важное в жизни — это иметь яйца. Стало быть, вот почему она всегда ощущала себя как машина без сигнала в дорожной пробке. Несомненно, эти два маленьких шарика открывали дорогу ко всему на свете. Они были кредитной карточкой, которая позволит ей чего то достичь в жизни, чтобы к ней прислушивались и принимали всерьез. И теперь понято, почему Эд так хотел мальчика. Потом на неё снизошло ещё одно озарение. Еще одна печальная, окончательная и бесповоротная истина: у неё яиц нет, не было и не будет никогда. Она обречена жить без яиц. Интересно, подумала она, а яйца родственников считаются? В её семье было четыре яйца, у Эда и Томми. Хотя погодите… шесть, включая кота. Минуточку! Но если Эд так сильно её любит, почему бы ему не отдать ей одно из своих? Трансплантация яйца… Точно! А вдруг можно получить парочку от анонимного донора? Решено, она купит яйца какого нибудь покойника. Их можно положить в коробочку и брать с собой на важные встречи, а когда понадобится настоять на своем, стукнуть ими по столу. А может, стоит купить сразу четыре?.. Неудивительно, что христианство получило такую популярность. Если вспомнить Иисуса и его двенадцать апостолов… А если учесть Иоанна Крестителя, получается четырнадцать пар — значит, 28 штук! Ах, наконец то все прояснилось. Слепая курица, как же она раньше до этого не додумалась! И все же с Божьей помощью она это сделала! Раскрыла секрет, над которым женщины тщетно бились столько веков… Вот он, ответ! Она грохнула стаканом чая со льдом о стол и торжествующе воскликнула: — Да! Вот в чем дело! Посетители кафетерия недоуменно поглядели на Эвелин. Она тихонько закончила есть и подумала: Люсиль Болл ? Наверное, Эд прав. Я действительно схожу с ума.
Я знал, что близится час великого испытания, великого испытания Любовью... (С.Дали)
ЕЖЕНВДЕЛЬНИК МИССИС УИМС
«Бюллетень Полустанка» 10 июня 1948 г.
СБОР СРЕДСТВ НА НОВЫЕ МЯЧИ
Клуб «Маринованный огурец» устраивает свадьбу без невесты — представление для сбора средств на покупку новых футбольных, баскетбольных и бейсбольных мячей. Вот это будет вечер! Наш шериф Грэди Килгор сыграет влюбленную невесту, а Иджи — жениха. Джулиан Тредгуд, Джек Баттс, Гарольд Вик, Пит Тидуэлл и Чарли Флауэр изобразят подружек невесты. Представление начнется 14 июня в семь вечера в нашей школе. Цена билетов — 20 центов для взрослых и 5 центов для детей. Венчание пройдет в сопровождении органа, на котором будет играть Эсси Ру Лаймуэй. Обязательно приходите все! Я собираюсь присутствовать на этом зрелище ещё и потому, что моя дражайшая половина Уилбур будет играть девочку, которая бросает цветы молодым под ноги. Мы с моей половиной ездили в кино на «Тайну убийства Грейси Аллен». Картина смешная, но постарайтесь успеть до семи, чтобы купить билеты подешевле. Кстати, преподобный Скроггинс сказал, что какой то умник закинул садовую мебель на крышу его дома. Дот Уимс
ТЮРЬМА «КИЛБИ»
Этмор, штат Алабама 11 апреля 1950 г.
За угрозу ножом двум собаколовам Артиса О.Пиви посадили в тюрьму «Килби», которую чаще называли «фабрикой убийц». Полгода Иджи и Грэди пытались его вызволить, и наконец их старания увенчались успехом. По дороге в Этмор Грэди сказал Иджи: — Чертовски здорово, что его отпускают. Еще месяц, и он бы там загнулся. Грэди знал, о чем говорит: когда то он работал в этой тюрьме охранником. — Черт, его если охранники не достанут, то другие ниггеры прикончат, можешь не сомневаться. Я там насмотрелся, как вполне нормальные ребята быстро превращались в форменных зверей. Бог мой, дома у них жена, детишки, а они убивают друг друга из за какого то педрилы… По ночам в тюремных корпусах всегда неспокойно, но как вылезет полная луна — только держись. Все как один сходят с ума и режут кого ни попадя. А на следующее утро ходим и подбираем трупы, иногда штук по двадцать пять. Поработаешь таким вот манером, и через некоторое время единственное, что отличает тебя от заключенного, — это пистолет. Ты думаешь, кто там в охране то служит? В основном полудурки недоразвитые. Сходят в кино, насмотрятся Тома Микса или Хута Гибсона, а потом возвращаются домой и скачут по полям, ковбоев, значит, изображают. А уж когда остервенеют, то хуже уголовников делаются. Видел я, как они ниггера забили до смерти за просто так, от нечего делать. Потому и ушел оттуда. Говорю тебе, гиблое это место. А теперь, говорят, там работают ухари из Скоттсборо, так во сто крат, говорят, хуже стало. Иджи забеспокоилась и принялась подгонять Грэди. Когда они миновали ворота тюрьмы и поехали по дороге к корпусу, их глазам предстали сотни заключенных в грубой полосатой тюремной одежде. Они копали или долбили землю мотыгами. Охранники были в точности такие, как их описывал Грэди. Они цепко оглядывали проезжающую машину и долго смотрели ей вслед, подстегивая приплясывающих лошадей. Иджи подумала, что они и впрямь похожи на дебилов, и успокоилась, только когда им выдали Артиса: на вид он казался вполне живым и здоровым. Хотя одежда его была измята, а волосы сбились в колтун, Артис никогда так не радовался, как сейчас. Плевать на шрамы от кнута на спине и шишки на голове — их же не видно! По дороге к машине он улыбался во весь рот. Еще бы — он скоро будет дома! Па обратном пути Грэди сказал: — Ну, Артис, теперь я за тебя головой отвечаю, не вздумай опять во что нибудь вляпаться. Ты меня понял? — Да, сэр. Я не хочу больше вляпываться и попадать в это место. Грэди посмотрел на него в зеркальце: — Что, очень там хреново? Артис засмеялся: — Да, сэр, там очень хреново, очень. Когда четыре часа спустя показались трубы бирмингемских чугунолитейных заводов, Артис разволновался, как ребенок, и все порывался выйти из машины. Иджи пыталась уговорить его сначала заехать в Полустанок: — Тебя же там все ждут — и мама, и отец, и Сипси. Но он так умолял отвезти его сперва в Бирмингем, хоть на пару часов, что они высадили его на Восьмой авеню. — Ты уж, пожалуйста, постарайся побыстрей добраться домой, — сказала Иджи. — Они очень соскучились. Обещаешь? — Да, мэм, обещаю, — ответил Артис и побежал по улице, смеясь от счастья. Через неделю он показался у кафе, с набриолиненными блестящими волосами, элегантный, в новехонькой шляпе с широченными — по гарлемской моде — полями (подарок Мэдлин, который она купила в честь его возвращения).
Я знал, что близится час великого испытания, великого испытания Любовью... (С.Дали)
ПРИЮТ ДЛЯ ПРЕСТАРЕЛЫХ «РОЗОВАЯ ТЕРРАСА»
Старое шоссе Монтгомери, Бирмингем, штат Алабама 7 сентября 1986 г.
В это воскресенье Эвелин и Нинни угощались кукурузными палочками, кока колой и домашними шоколадными пирожными с орехами. — Милочка, что бы вам утром сегодня приехать! Вы пропустили такое представление! Мы все сидим завтракаем и вдруг смотрим — Веста Эдкок нацепила на голову плюшку с отрубями и крутит перед нами бедрами, изображая танец с обручем, прямо в столовой. Вот это было зрелище, я вам доложу! Бедный старый мистер Данауэй так возбудился, что пришлось ему дать успокоительное и увести в комнату. А медсестра Джинин заставила Весту сесть на место и доесть эту плюшку. Они дают их нам каждый день, вроде как профилактика от запоров. Знаете, в наши годы пищеварительная система совсем никудышная становится. Она откинулась в кресле и шепнула: — Знаете, некоторые здешние старички пукают и даже не замечают. — Нинни сделала глоток колы. — А многие возмущаются, что здесь цветные медсестры. Кое кто даже говорит, что все цветные ненавидят белых и только и ждут удобного случая придушить нас во сне. Эвелин сказала, что ничего глупее в жизни не слыхала. — Именно так я и подумала, но поскольку это сказала ваша свекровь, то я решила помалкивать. — Ну, меня это ничуть не удивляет. — Ох, и не только она одна так думает! Вы не представляете, сколько стариков с ней согласны. Но я никогда в это не верила. Вокруг меня всю жизнь были цветные. Когда умерла мама Тредгуд, её положили в гостиной, а на дворе собрались все негритянки из Трутвилля и запели «Когда я попаду на небеса, я наконец присяду отдохнуть»… Ох, никогда этого не забуду. Вряд ли вам доводилось такое слышать, у меня от одного воспоминания мурашки по коже. Возьмем, к примеру, Иджи. У неё в Трутвилле друзей было не меньше, чем в Полустанке. А если кто из её тамошних знакомых умирал, она всегда ходила на похороны. Даже как то сказала мне, что с неграми ей бывает интересней, чем со многими белыми. Я помню её слова: «Нинни, плохой негр — это всего лишь плохой негр, а дрянной белый хуже собаки». Я, конечно, мало с кем там общалась, но не видела более преданного человека, чем Онзелла. Она для Руфи готова была на все. Руфь была её любимицей, и она этого не скрывала. Оберегала её как зеницу ока. Помню, Иджи пошла вразнос, напилась и удрала на всю ночь, так на следующий день Онзелла ей на кухне сделала выговор: «Послушайте, миз Иджи, что я вам скажу. Так поступать с миз Руфью может только совсем никудышный человек, и, ежели вы ещё раз такое устроите, я помогу ей собрать чемоданы». Иджи вышла из кухни, не сказав ни единого слова. Она знала, что, когда дело касалось Руфи, Онзелле лучше не перечить. Онзелла хоть и доброй была, но с характером. Стольких детей поднять и при этом день деньской работать в кафе! Когда Артис или Озорная Птичка очень уж ей докучали, она выпихивала их за дверь, даже не прекращая нарезать печенье. Но с Руфью она была нежной как ягненок. Я помню, когда у Руфи обнаружили рак в женских органах, и пришлось везти её в Бирмингем на операцию, Онзелла поехала вместе со мной и Иджи. Мы втроем сидели в комнате ожидания и ждали доктора. Он вошел прямо в халате и шапочке и сказал нам: «Мне очень жаль, но мы ничем не можем помочь». Метастазы пошли в поджелудочную железу, а когда такое случается, тебе конец. Поэтому, сказал он, её просто зашили и оставили дренажную трубку. Мы отвезли Руфь в дом Тредгудов и положили в спальне наверху, чтобы ей было удобнее. И Онзелла стала жить с ней в комнате и так до конца от неё и не отходила. Иджи хотела нанять медсестру, но Онзелла и слышать об этом не желала. Все её дети уже выросли, но Большому Джорджу пришлось самому себе готовить. Бедные Иджи и Культяшка, они прямо не в себе были. Сидели внизу в полном оцепенении. Руфь угасала быстро, и, Господи, как же её мучили боли! Она старалась не показывать этого, но мы то видели, как ей плохо. Онзелла ни на шаг не отходила от нее, так и сидела с ампулой и шприцем, а в последнюю неделю вообще никого, кроме Иджи и Культяшки, не подпускала. Она сказала, что Руфь так велела, потому что не хочет, чтобы её видели в таком ужасном состоянии. Никогда не забуду, что она говорила, стоя перед дверью и не пуская нас: «Миз Руфь — настоящая леди, она всегда знала, когда пора уходить с вечеринки, и пока она жива, исключений не будет». Она сдержала слово. В тот момент, когда Руфь умерла, Большой Джордж, Иджи и Культяшка бродили по лесу, собирая сосновые ветки для её комнаты, а когда вернулись, то увидели, что её уже увезли. Онзелла позвонила доктору Хэдли, и он прислал «скорую», чтобы Руфь отравили в похоронную контору в Бирмингем. Мы с Клео спустились вниз проводить. Когда её положили в машину, доктор Хэдли сказал: «Теперь идите домой, Онзелла, я поеду с ней и все улажу». Но Онзелла выпрямилась и ответила: «Нет, сэр, мое место здесь!» — и забралась с ним в машину. Она взяла с собой одежду Руфи и косметику и не покинула её, пока не убедилась, что она выглядит так, как ей хотелось бы выглядеть. Вот поэтому я никогда не поверю, что цветные ненавидят белых. Нет! Слишком многих цветных повидала я на своем веку, чтобы этому поверить. Я на днях сказала Клео, что надо бы нам проехаться до Мемфиса и обратно — Джаспера проведать. Он ведь работает в вагоне—ресторане. Эвелин посмотрела на свою подругу и поняла, что та опять заблудилась во времени.
Я знал, что близится час великого испытания, великого испытания Любовью... (С.Дали)
ПОЛУСТАНОК, ШТАТ АЛАБАМА
7 февраля 1947 г.
В то дождливое утро Онзелла послала Культяшку и Иджи в лес за сосновыми ветками для комнаты, где лежала Руфь. Она сидела у её кровати и обтирала лицо влажной тряпкой. — Держитесь, мисс Руфь, скоро все кончится. Скоро кончится все, детка моя. Руфь подняла на неё глаза и попыталась улыбнуться, но лицо её исказила гримаса боли. Теперь ей не было ни сна, ни отдыха, ни облегчения. И Онзелла, усердная прихожанка баптистской церкви и солистка церковного хора, всем сердцем верующая в милосердного Господа, приняла решение. Ни один бог, тем более её дорогой, возлюбленный Иисус, который принял смерть за грехи наши и все таки любил нас, нигде, никогда и никому не позволил бы испытывать такие мучения. Вот почему с чистой душой и легким сердцем она дала Руфи морфий, который копила день за днем, капля за каплей. Онзелла смотрела, как тело Руфи расслабилось — впервые за несколько недель, потом села к ней на кровать, взяла её высохшую руку в свои и стала баюкать, напевая:
В лодочке радости ты уплываешь, Ждет тебя тихий, прекрасный полет. Искренне веруй — и счастье узнаешь, Бог тебя встретит, за руку возьмет. В лодочке радости ты уплываешь. Милая, встретимся в чудной стране. Милая, веруй и счастье узнаешь, Думает Бог о тебе, обо мне…
Онзелла пела, прикрыв глаза, но чувствовала, как свет солнца, пронзив облака, заливает комнату. Солнечное тепло заставило её плакать от радости. Накидывая на зеркало ткань и останавливая часы, висевшие над кроватью, она благодарила дорогого Иисуса, который забрал миз Руфь к себе домой.
ЕЖЕНЕДЕЛЬНИК МИССИС УИМС
«Бюллетень Полустанка» 10 февраля 1947 г.
ВСЕМИ ЛЮБИМАЯ РУФЬ ПОКИНУЛА НАС
Сегодня кафе будет закрыто в связи со смертью миссис Руфи Джемисон, случившейся три дня назад. Прощание состоится завтра в баптистской церкви. Чтобы уточнить время, позвоните преподобному Скроггинсу. До церемонии тело покойной будет находиться в похоронной конторе в Бирмингеме. Нам будет очень не хватать её милой улыбки, добрых глаз, и все, кто знал «мисс Руфь», будут скорбеть о ней. Приносим искренние соболезнования Культяшке и Иджи. Дот Уимс
СУПЕРМАРКЕТ «ПИГЛИ УИГЛИ»
Бирмингем, штат Алабама 13 сентября 1986 г.
По воскресеньям, отправляясь по магазинам, Эвелин всегда брала «форд» Эда, потому что в нем было просторнее, однако с парковкой вечно возникали проблемы. Вот и сегодня ей пришлось ждать целых пять минут, пока какой то старичок загружал в машину покупки, и ещё три минуты, пока он искал ключи и отъезжал. И в тот момент, когда она намеревалась втиснуться на освободившийся пятачок, из за угла выскочил слегка помятый красный «фольксваген» и проскочил на то самое место, которого она дожидалась. Две тощие, жующие жвачку девицы в драных джинсах и резиновых шлепанцах вылезли из машины, хлопнули дверцами и прошествовали мимо Эвелин. Она опустила стекло и обратилась к той, у которой на майке до пупа красовалась надпись: «ЭЛВИС ЖИВ!» — Простите, но я ждала этого места десять минут, а вы заняли его прямо перед моим носом. Девица нагло ухмыльнулась: — Мадам, давайте посмотрим правде в лицо: ведь я моложе вас и шустрее. И подружки прошлепали в магазин. А Эвелин ничего не осталось, как сидеть и смотреть на «фольксваген» с плакатом на заднем стекле: «ПРОПУСКАЮ ВПЕРВД ТОЛЬКО ЛОХОВ!» Минут через десять девицы вышли — как раз вовремя, чтобы увидеть, как все четыре колпака от колес их автомобиля разлетелись по стоянке, а Эвелин в очередной раз разгоняется, чтобы как следует поддать «фольксвагену». Когда девицы, совершенно ошалев от этого зрелища, добежали до машины, Эвелин с ней практически расправилась. Та, что повыше, вопила как безумная и рвала на себе волосы: — Господи Боже мой! Ты только посмотри, что она натворила! Вы что, совсем того? Эвелин высунулась в окошко и спокойно сказала: — Давай посмотрим правде в лицо, детка: я ведь старше, да и страховка у меня побольше. И с этими словами она уехала.
Эд работал в страховом агентстве и постоянно имел дело с выплатой страховок, и тем не менее он не понял, как это можно было случайно врезаться в кого то шесть раз подряд. Эвелин сказала ему, чтобы он успокоился: подумаешь, беда какая, несчастные случаи в наше время происходят сплошь и радом. И в самом деле, беда была в другом: она получила огромное удовольствие, когда громила машину тех девиц. Последнее время она переставала скрипеть зубами от ярости и успокаивалась только в те редкие минуты, когда беседовала с миссис Тредгуд, да ещё по ночам, когда мысленно навещала Полустанок. Тованда неумолимо прибирала к рукам всю её жизнь. И где то глубоко в подсознании звучал тихий сигнал тревоги: слишком уж близко Эвелин была к тому, чтобы переступить черту — раз и навсегда.
Я знал, что близится час великого испытания, великого испытания Любовью... (С.Дали)
КАФЕ «ПОЛУСТАНОК»
Полустанок, штат Алабама 9 мая 1949 г.
Грэди Килгор, Джек Баттс и Смоки Одиночка сидели вечером в кафе и хохотали: седьмую неделю подряд они умудрялись подкладывать бомбу свисток в машину преподобному Скроггинсу. Но тут из своей комнаты вышел Культяшка в новом синем костюме и с синим галстуком — бабочкой, и они переключились на него. Грэди щелкнул пальцами: — Эй, билетер, покажи ка, где тут мое место? Иджи попросила: — Ладно, ребята, оставьте его в покое. По моему, он отлично выглядит. У него сегодня свидание с Пегги Хэдли, докторской дочкой. Джек пропищал, паясничая: — Ах, доктор… Культяшка взял бутылку кока колы и мрачно посмотрел на Иджи. Если б не она, он бы ни за что не потащился на этот школьный бал с Пегги Хэдли, в которую когда то был влюблен. Пегги была на два года младше него, носила очки, и в старших классах он перестал обращать на неё внимание. Но узнав, что он приехал на летние каникулы из Технологического института Джорджии, она зашла к Иджи и спросила, не может ли Культяшка сходить с ней на школьный бал. Иджи милостиво согласилась. Будучи джентльменом, Культяшка решил, что от одного раза он не помрет, но чем ближе подходил ответственный момент, тем больше он в этом сомневался. Иджи принесла с кухни небольшой букет: — На вот, я срезала несколько роз. Отдай ей. Твоя мама просто обожала такие пустячки. Он закатил глаза: — Ох, тетя Иджи, может, вы вместо меня сходите? Вы так все здорово продумали! — Культяшка повернулся к компании, сидевшей за столиком: — Эй, Грэди, а ты не хочешь тряхнуть стариной? Грэди покачал головой: — Еще как хочу, да только, боюсь, Глэдис пришибет меня, коли застукает с молоденькой. А вообще, ни черта ты не понимаешь! Вот погоди, станешь женатым занудой вроде меня, вспомнишь тогда. Да а, теперь я не тот, что прежде. — Что и говорить, когда то тебе удержу не было, это уж точно, — вставил Джек. Мужчины засмеялись, а Культяшка направился к двери. — Ладно, я пошел. Надеюсь, ещё увидимся. Каждый год после бала все ребята собирались в кафе, и сегодняшний вечер не был исключением. Когда в зал вошла Пегги, красивая, в белом кружевном платье, с розами, приколотыми к плечу, Иджи сказала: — Слава Богу, с тобой все в порядке. Я до смерти за тебя беспокоилась. — Господи, да что обо мне было беспокоиться? — А ты разве не слыхала про ту девочку из Бирмингема? — удивилась Иджи. — Она так разгорячилась на балу, что, когда её стали фотографировать, ни с того ни с сего взяла и загорелась. Типичный случай самовозгорания. Секунда — и все, конец. Ничего не осталось, кроме пары каблуков. Ее парень принес её домой в стаканчике из под мороженого. Пегги, до последней фразы принимавшая все всерьез, рассмеялась: — Ой, Иджи, так вы меня разыгрываете, да? Культяшка ужасно обрадовался, когда вечер наконец то закончился, и они отправились домой. После своих прошлогодних побед на футбольном поле он стал предметом всеобщего внимания: мальчишки помладше ходили вокруг него и смотрели с обожанием, а девочки, стоило ему поздороваться или просто посмотреть в их сторону, начинали хихикать и шушукаться. Он остановил машину у дома Пегги и уже хотел открыть ей дверь, но тут она сняла очки, откинулась на сиденье и подняла на него глаза. Большие, карие, близорукие, как у Сьюзан Хейвард. — Ну что ж, спокойной ночи, — сказала она. Культяшка заглянул в эти глаза и вдруг понял, что никогда раньше таких не видел: два бархатистых темных озера манили его окунуться и плыть. Лицо Пегги было так близко, что он почувствовал пьянящий запах её духов, и в этот момент она стала Ритой Хейварт из «Гильды», нет, Ланой Тернер из «Почтальон всегда звонит дважды». И, поцеловав её, он понял, что никогда в жизни не испытывал такого счастья. В то лето он часто надевал свой синий костюм, а осенью в Колумбусе, штат Джорджия, они поженились. Иджи на это только усмехнулась: — А я что тебе говорила? С тех пор Пегги было достаточно снять очки и взглянуть на Культяшку — и она могла делать с ним что угодно.
Я знал, что близится час великого испытания, великого испытания Любовью... (С.Дали)
БИРМИНГЕМ, ШТАТ АЛАБАМА
24 мая 1949 г.
Общественная активность негров в Бирмингеме находилась на подъеме и охватила как высший, так и средний класс. «Слэгтаун ньюс» постоянно сообщала о деятельности сотни с лишним клубов: чем светлее кожа, тем престижнее клуб. Миссис Бланш Пиви, жену Джаспера, такую же светлую, как и он сам, только что выбрали президентом известного клуба «Королевское общество красавиц» — организации, члены которой были такими светлыми, что их фотографию, сделанную на ежегодной встрече, по ошибке поместили в газете для белых. Джаспера недавно переизбрали на должность вице председателя престижного клуба «Рыцари пифии», поэтому было вполне естественно, что его старшая дочь Кларисса стала в этом году дебютанткой номер один. За рыже золотые шелковистые волосы, за кожу персикового цвета и зеленые глаза её признали самой очаровательной среди ровесниц. В день ежегодного Бала дебютанток Кларисса отправилась в центр купить по этому случаю особые духи. Она прекрасно знала, что люди её цвета кожи должны пользоваться грузовым лифтом, и тем не менее поднялась на второй этаж в главном лифте для белых. Она и раньше несколько раз это проделывала, когда ездила по магазинам одна. Кларисса понимала, узнай об этом её отец и мать — шкуру спустят. Хотя они и поощряли её общаться с людьми, чья кожа была скорее светлой, однако выдавать себя за белую в их глазах было непростительным грехом. Но Клариссе осточертели назойливые взгляды чернокожих в грузовом лифте, к тому же она спешила. Красивая женщина за стойкой в ярко синем шерстяном платье разговаривала с Клариссой очень вежливо: — Вы когда нибудь пользовались духами «Уайт Шоулдерз»? — Кажется, нет, мэм. Продавщица протянула ей пробный флакон: — А вы попробуйте. Все спрашивают «Шами лар», но мне кажется, для вас их запах будет несколько тяжеловат. При вашей внешности и такой нежной коже нужно что нибудь другое. Кларисса капнула духи на запястье. — Как чудесно! Сколько они стоят? — Сегодня специальная цена — два девяносто восемь за восемь унций. Вам их хватит по меньшей мере на полгода. — Тогда я их возьму. — Мне кажется, они прямо созданы для вас, — сказала продавщица. — Будете платить наличными? — Наличными. Женщина взяла деньги и пошла завернуть коробочку. Какой то негр в пальто и клетчатой шляпе пристально разглядывал Клариссу. Он вспомнил фотографию, которую видал в газете, и подошел к ней. — Извини, ты случайно не Джаспера дочка? Остолбенев от ужаса, Кларисса притворилась, что не слышит. — Я твой дядя Артис, папин брат. Артис был слегка навеселе и к тому же не догадывался, что Кларисса разыгрывала из себя белую даму. Он положил руку ей на плечо: — Это же я, милая, твой дядя Артис. Ты что же, не узнаешь меня? Продавщица вернулась к прилавку и, увидев Артиса, завизжала что есть мочи: — А ну сейчас же отвали от нее! — Она подскочила к Клариссе и загородила её. — Сейчас же отвали! Гарри! Гарри! На её визг примчался дежурный по залу. — Что случилось? Все ещё загораживая Клариссу от Артиса, она завопила на весь этаж: — Этот черномазый лапал мою покупательницу! Он напал на нее! Я сама это видела! Гарри рявкнул: — Охрана! — И грозно посмотрел на Артиса прищуренными глазами. — Ты что, лапал эту белую девушку, парень? Артис от изумления не мог прийти в себя. — Так это, сэр… Это ж моя племянница. Он старался объяснить, почему подошел в девушке, но подоспевшие охранники скрутили его и, заломив руки за спину, поволокли к выходу. Продавщица успокаивала Клариссу: — Не волнуйтесь, дорогая, этот черномазый либо пьян как свинья, либо у него с головой не все в порядке. Собравшаяся на шум кучка покупательниц сочувственно кудахтала: — Опять какой то пьяный негр… Видите, что бывает, когда с ними по человечески обращаешься… Охранники вышвырнули Артиса из магазина, да так, что он ободрал колени и локти об асфальт. Вскочив в трамвай, который шел в южную часть города, он протиснулся за деревянную перегородку с надписью «Для цветных» и сел. Все таки интересно, размышлял он, Кларисса это была или нет? Много лет спустя, когда Кларисса уже вышла замуж, и у неё были детишки, она как то раз зашла в кафетерии Бритлинга, где Артис работал официантом, и дала ему на чай 25 центов. Но они не узнали друг друга.
Я знал, что близится час великого испытания, великого испытания Любовью... (С.Дали)
ЕЖЕНЕДЕЛЬНИК МИССИС УИМС
«Бюллетень Полустанка» 10 августа 1954 г.
НЕУДАЧИ СЛЕДУЮТ ОДНА ЗА ДРУГОЙ
Стареем, что ли… Или сходим с ума. Моя дражайшая половина Уилбур третий день подряд приходит домой и жалуется на головную боль. А что может быть хуже мужчины с каким нибудь ерундовым недомоганием? Наверно, поэтому мы и заводим детей. Я и сама из за глаз теперь с трудом читаю газеты, поэтому вчера утром поехала в Бирмингем проверить зрение и — подумать только! — надела очки Уилбура, а он — мои. В следующий раз придется заказать оправы разного цвета. Но посмотришь вокруг, и понимаешь, что у меня дела не так уж и плохи. Я слышала, в салоне красоты у Опал на днях случился пожар, и Бидди Луис Отис, которая пришла сделать перманент и в тот момент сидела под сушкой, стала вопить как резаная, решив, что горят её волосы. А это всего навсего загорелись клочки волос в мусорной корзине. Озорная Птичка, помощница Опал, быстро залила огонь, всех и делов то. Не забудьте прийти проголосовать. Никто, разумеется, не рискнул выставить свою кандидатуру, имея соперником нашего Грэди Килгора, но ему все равно будет приятно, если вы придете. Между прочим, о Джаспере Пиви сегодня опять напечатано в «Рэйлроуд ньюс». Большой Джордж и Онзелла, наверно, им очень гордятся. Дот Уимс Р. S. Клуб «Маринованный огурец» устроил представление «Глупости из морозилки», которое, как всегда, вызвало бурю восторгов. Моя дражайшая половина опять спел «Красный парус на закате». Вы уж его простите. Никак не могу заставить Уилбура выучить что нибудь новенькое.
ПРИЮТ ДЛЯ ПРЕСТАРЕЛЫХ «РОЗОВАЯ ТЕРРАСА»
Старое шоссе Монтгомери, Бирмингем, штат Алабама 14 сентября 1986 г.
Когда Эвелин и миссис Тредгуд прогуливались позади приюта, в осеннем небе со счастливым гоготом пролетела стая канадских гусей. — Ох, Эвелин, а вам бы не хотелось улететь вместе с ними? Интересно, куда это они направляются? — Наверно, во Флориду или на Кубу. — Вы так думаете? — Скорее всего. — Ну, во Флориду я бы и сама слетала, а вот на Кубе делать абсолютно нечего. Смоки говорил, что эти гуси — его друзья. Когда его спрашивали, куда он все время уезжает, Смоки отвечал: «Куда дикие гуси, туда и я». Они проводили стаю взглядом, пока птицы не скрылись из виду, и пошли дальше. — А утки вам нравятся? — Да, симпатичные. — Я их просто обожаю. Я, как бы это сказать, всегда была неравнодушна к пернатым. — К кому? — Ну, пернатые, знаете? Все, что с перьями, — птицы, цыплята, петухи. — А а. — Мы с Клео каждое утро пили кофе на веранде, смотрели, как встает солнце, и слушали птиц. Всегда выпивали по три четыре чашки чудесного горячего кофе, ели тосты с персиковым желе и разговаривали. Ну, если честно, больше говорила я, а он слушал. В наш сад прилетало столько красивых птиц! Иволги, малиновки, горлицы такие славные. Теперь таких не увидишь… Однажды Клео собрался уходить и позвал меня в сад. А перед нашим домом вечно сидели на телефонных проводах черные дрозды. Вот он и сказал: «Ты сегодня поаккуратней с телефоном, Нинни, а то, знаешь, они ведь слышат все, что ты говоришь. Лапками слушают». — Она посмотрела на Эвелин. — Как вы думаете, это правда? — Нет. Я уверена, он просто пошутил, миссис Тредгуд. — Ну, может, и пошутил, но с тех пор когда я хотела поделиться с кем нибудь секретом, то сначала выглядывала на улицу — проверить, нет ли там дроздов. Зря он это сказал, знал ведь, как я люблю болтать по телефону. Со всем городом болтала. Одно время в Полустанке жило больше двухсот пятидесяти человек. Но когда перестали ходить поезда, люди разлетелись, как птички по ветру. Кто в Бирмингем уехал, кто ещё куда, да так и не вернулись. На месте кафе построили «Макдональдс», а у шоссе отгрохали какой то супермаркет. Туда миссис Отис очень любила ходить, потому что у неё были купоны. Но я там никогда не могла найти для себя ничего подходящего, и ещё там были очень яркие лампы, прямо глаза резало. Вот и приходилось за всякой мелочью тащиться в Трутвилль, в лавку Осии. — Миссис Тредгуд замолчала. — Ох, Эвелин, слышите этот запах? Кто то готовит барбекю! — Нет, дорогая, думаю, кто то просто жжет листья. — Ну а мне кажется, пахнет барбекю. Вы любите барбекю, правда ведь? Я прямо таки обожаю. Миллион долларов отдала бы за барбекю, которое готовил Большой Джордж, и за кусочек лимонного пирога Сипси. Что и говорить, барбекю он готовил лучше всех. Он делал его в большом старом железном котле, на заднем дворе кафе. Пахло на всю округу, особенно в осенние дни. Я даже у себя дома чувствовала этот запах! Смоки говорил мне, что он как то сошел с поезда и почуял его за десять миль от Полустанка. Представляете, люди аж из Бирмингема приезжали попробовать барбекю Большого Джорджа. А вы с Эдом где покупаете барбекю? — В основном в «Голден Рул» или у Олли. — Ну, там вроде бы неплохо готовят, но что б вы ни говорили, а лучше всех барбекю получается у цветных. — А у них вообще все лучше получается, — сказала Эвелин. — Жалко, что я не цветная. — В смысле, не негритянка? — Да. Миссис Тредгуд едва не потеряла дар речи. — Господи Боже мой, да зачем это вам, милочка? Ведь они почти все жалеют, что не родились белыми и вечно стараются кожу сделать посветлее да волосы попрямее. — Сейчас не стараются. — Может, сейчас и нет, а вот раньше — да. Возблагодарите Господа нашего, что сделал вас белой. Я не представляю, чтобы кто—то мог захотеть родиться цветным! — Ох, не знаю я, просто мне кажется, что они такие дружные, и им живется лучше, что ли. Я, как ни гляну на себя в зеркало, всегда выгляжу измученной. А они вроде только и делают, что веселятся. Миссис Тредгуд помолчала немного, а потом сказала: — Что ж, может, вы и правы, они действительно много веселятся. У них это как то естественно получается. Но ведь и у них есть свои печали, как у всех остальных людей. Вот я, например, не знаю ничего печальнее негритянских похорон. Они так причитают и убиваются, так рыдают. Думаю, черные все принимают ближе к сердцу, чем мы. Когда хоронили Билли, так понадобилось трое мужчин, чтобы удержать Онзеллу. Она тогда совсем сошла с ума от горя и все пыталась спрыгнуть к нему в могилу. Больше никогда в жизни, ни за какие коврижки не пойду к ним на похороны. — Я понимаю, во всем есть и хорошие стороны, и плохие, — сказала Эвелин, — но я все равно ничего не могу поделать с собой, завидую им, и все. Мне очень хочется быть такой же свободной и открытой, как они. — Ну, в этом я мало разбираюсь, — ответила миссис Тредгуд. — Знаю только, что, если бы мне сейчас дали барбекю и кусок пирога, я была бы совершенно счастлива.
Я знал, что близится час великого испытания, великого испытания Любовью... (С.Дали)
ПОЛУСТАНОК, ШТАТ АЛАБАМА
15 октября 1949 г.
Озорной Птичке было семнадцать, когда она впервые увидела Ле Роя Грумса. Она сразу поняла, что он — мужчина её мечты, и сказала ему об этом без обиняков. Ле Рой работал поваром на поезде «Полумесяц», который по пути в Нью Йорк через Атланту останавливался в Полустанке. Через год родилась девочка, Ле Рой дал ей имя Алмондина, — так называлось блюдо из форели, он вычитал его в меню вагона ресторана. Ле Рой был красивый, покладистый парень, много времени проводил в разъездах, слонялся по городам, большим и малым, мимо которых проходил поезд, и когда выяснилось, что он переехал к почти белой, с нежно желтой кожей девице из Нью Орлеана (в ней была лишь восьмая часть негритянской крови), Озорная Птичка чуть было не покончила с собой. Она пребывала в полном отчаянии, когда на глаза ей попались объявления в «Слэгтаун ньюс»: У ВАС СЛИШКОМ ТЕМНАЯ КОЖА? ВЫ ХОТИТЕ ИМЕТЬ ЧАРУЮЩИЙ ЦВЕТ ЛИЦА? Доктор Фред Пальмер сделает вашу кожу светлее. ЧИСТУЮ, СВЕТЛУЮ КОЖУ ТАК И ХОЧЕТСЯ ПОЦЕЛОВАТЬ! Она сводит мужчин с ума. «Саксес ойнменп» осветлит вашу кожу за пять дней. КРАСОТА НАЧИНАЕТСЯ СО СВЕТЛОГО ЛИЦА! Особый осветляющий крем для лица «Белизна» — залог вашей естественной красоты. У ВАС СЛИШКОМ КУРЧАВЫЕ ВОЛОСЫ? Современная наука быстро справится с любыми завитками. Лосьон «Плуко хэйр» сделает ваши волосы Блестящими и шелковистыми, а «Релаксо» выпрямит их за неделю. СКАЖИТЕ СВОИМ КУДРЯШКАМ «ПРОЩАЙ!» Если у вас короткие вьющиеся волосы, купите «Долой завитки» немедленно! Распрямляет быстро и эффективно! Озорная Птичка перепробовала все средства, о которых прочитала в газете, и даже сверх того. Но спустя месяц она оставалась все той же девушкой на подхвате в салоне красоты, черной, как уголь и курчавой, как барашек, а Ле Рой продолжал жить в Нью Орлеане с подружкой нежно желтого цвета. Поэтому она отвела дочку к Сипси, вернулась домой и легла на кровать умирать от любви. Она никого не желала слушать. К ней приходила Опал и умоляла вернуться на работу, но Озорная Птичка лежала день за днем, пила джин и без конца ставила одну и ту же пластинку. Сипси сказала: лучше бы Ле Рой умер, а не валандался с другой женщиной, потому что Озорной Птичке после двух месяцев, проведенных в обнимку с бутылкой, так и не полегчало. К счастью, слова Сипси оказались пророческими, и мистер Ле Рой Грумс отправился в мир иной с помощью сыночка своей нежно—желтой пассии, который проломил ему висок игрушечным железным грузовиком. Получив трагическую весть, Озорная Птичка встала с постели, пошла в ванную, умылась, взбодрила себя завтраком из яичницы с ветчиной, кукурузной каши с острым соусом, печенья с маслом и сиропом, плюс три чашки горячего кофе. Потом она приняла ванну, оделась, слегка смочила волосы маслом «Дикси Пич», наложила тройной слой ярко оранжевых румян и такой же помады, закрыла за собой дверь и поехала в Бирмингем — на охоту. В конце недели она вернулась с молодым человеком в клетчатой шляпе с зеленым пером и в коричневом габардиновом костюме. На его лице застыло удивленное выражение.
Я знал, что близится час великого испытания, великого испытания Любовью... (С.Дали)
МЕМОРИАЛЬНАЯ БАПТИСТСКАЯ ЦЕРКОВЬ МАРТИНА ЛЮТЕРА КИНГА
Четвертая авеню, 1049, Бирмингем, штат Алабама 21 сентября 1986 г.
Эвелин пообещала миссис Тредгуд, что расскажет о своих проблемах Господу и попросит Его о помощи, но, к сожалению, не знала, куда ей пойти. Они с Эдом не бывали в церкви с тех пор, как выросли дети, но сегодня она очень нуждалась в поддержке. Поэтому она оделась и поехала в пресвитерианскую церковь на Хайлэнд авеню, которую они когда то посещали. Однако, подъехав к церкви, она почему то не остановилась, а направилась дальше, пока не обнаружила себя в противоположном конце города, на автостоянке Мемориальной баптистской церкви Мартина Лютера Кинга — самой большой в Бирмингеме церкви для цветных. Эвелин очень удивилась: как это её сюда занесло? Видно, наслушалась рассказов про Сипси и Онзеллу. Всю жизнь она считала себя человеком либеральных взглядов и никогда не употребляла слова «ниггер». Но её контакты с чернокожими, как, впрочем, у большинства белых среднего класса до шестидесятых годов, ограничивались общением с прислугой — своей или кого то из друзей. В детстве она вместе с отцом ездила иногда в южную часть города, когда он отвозил служанку домой. Та жила всего в десяти минутах езды, но Эвелин казалось, что она попадает в другую страну: музыка, одежда, дома — все было другим. Под Рождество они отправлялись туда полюбоваться на праздничные наряды — розовые, ярко красные, желтые, на причудливые шляпы с перьями. Конечно, в их домах работали чернокожие женщины. Но когда невдалеке показывался негр, её мать чуть ли не впадала в истерику и кричала: «Сейчас же беги надень рубашку, черный увидит!» И по сей день Эвелин становилось немного не по себе, если поблизости оказывался цветной мужчина. Хотя, надо сказать, отношение её родителей к чернокожим ничем не отличалось от общепринятого. Считалось, что почта все они — приятные люди, чем то похожие на детей, и о них надо заботиться. У каждого из её знакомых была в запасе забавная байка о том, что сказала или сделала их служанка. Они качали головами, удивляясь, сколько в негритянских семьях детей. Многие отдавали им поношенную одежду и остатки еды, помогали в беде. Но, став постарше, Эвелин перестала ездить в южную часть города и даже думать об этом забыла, её голова была забита собственными проблемами. Поэтому в шестидесятых, когда начались беспорядки, она, как и большинство белых жителей Бирмингема, испытала шок. И все согласились, что это, вероятно, «не наши негры» такое устроили, их сбили с толку пришлые агитаторы с Севера. Кроме того, большинство голосов постановило, что «наши негры» очень довольны своим положением. Позже Эвелин удивлялась, чем она тогда думала, как могла не видеть, что творилось у неё под носом. После оскорбительных нападок прессы и телевидения на Бирмингем его жители были смущены и расстроены. Ни одно из тысяч и тысяч добрых дел, щедро творимых одной расой по отношению к другой, не было упомянуто. Но через двадцать пять лет в Бирмингеме мэром стал черный, а ещё в 1975 году этот город, некогда получивший прозвище Города Ненависти и Страха, в журнале «Лук», был назван Городом для Всех Американцев. В статье говорилось, что многие сожженные мосты отстроили заново, и негры, которые когда то уехали на Север, теперь возвращаются. Да, многое изменилось для всех. Эвелин это знала, и тем не менее, сидя в машине на стоянке у церкви, удивлялась, сколько вокруг неё «кадиллаков» и «мерседесов». Она слышала, что в Бирмингеме есть богатые негры, но видеть их ей никогда не доводилось. Пока она наблюдала, как съезжаются прихожане, к ней неожиданно вернулся её застарелый страх перед «цветным мужчиной». Она нервно оглядела машину, убедилась, что все дверцы заперты, и уже собралась было уехать, когда мимо прошествовало смеющееся семейство: отец, мать и двое детишек. Это вернуло её к действительности, и она успокоилась так же внезапно, как испугалась. Спустя несколько минут, собрав в кулак все свое мужество, Эвелин вошла в церковь. Ее била дрожь, хотя привратник с гвоздикой в петлице улыбнулся ей, сказал «доброе утро» и проводил к скамье. Сердце колотилось как бешеное, коленки тряслись. Эвелин хотела сесть сзади, но он торжественно провел её прямо в центр. Ее бросало в пот, не хватало воздуха. Кажется, несколько человек оглянулись на нее. Двое ребятишек, вывернув шеи, смотрели на Эвелин во все глаза; она улыбнулась, но они не улыбнулись ей в ответ. Она решила уйти, но тут в церковь вошли мужчина с женщиной и сели рядом. Как всегда, она застряла посередине. Впервые в жизни вокруг неё не было ни одного белого, только негры. Она сразу почувствовала себя в полном смысле слова белой вороной, не раскрашенной страницей цветной книжки, единственным белым цветком в саду. Около неё сидела девушка в потрясающем наряде. Такие Эвелин видела только в журналах. В этом светло сером шелковом платье, в туфлях и с сумочкой из змеиной кожи она вполне могла бы работать моделью, демонстрировать высокую моду где нибудь в Нью Йорке. Осмотревшись, Эвелин поняла, что никогда раньше не видела столько красиво одетых людей в одном месте. Мужчин ей трудно было оценить — по её мнению, они носили слишком облегающие брюки, — поэтому она принялась разглядывать женщин. Вообще то ей всегда нравилась их сила и способность к состраданию. Она удивлялась тому, с какой любовью и заботой относятся они к белым детям, как нежно и терпеливо ухаживают за белыми стариками и старухами. Она, наверно, так не смогла бы. Эвелин смотрела, как они здороваются, с какой замечательной простотой общаются друг с другом, с какой естественной грацией двигаются, — даже толстушки. Она не хотела бы испытать на себе их гнев, но с удовольствием посмотрела бы на того, кто осмелится назвать кого нибудь из них толстой коровой. Оказывается, она видела негров всю свою жизнь и никогда по — настоящему не могла их разглядеть. Эти женщины были красивы — худенькие коричневые девочки со скулами, как у египетских богинь, и крупные роскошные женщины с пышной грудью. Разве можно представить, что когда то эти люди из кожи вон лезли, чтобы стать похожими на белых! Да они в могилах должны хохотать, глядя на нынешних белых юнцов, выходцев из среднего класса, которые надрываются на эстраде, стараясь подражать черным певцам, и на белых девушек с высокими прическами в африканском стиле. Выходит, они поменялись ролями… Эвелин начала понемногу приходить в себя. Ей почему то казалось, что эта церковь изнутри сильно отличается от обычной, но, оглядевшись, она убедилась, что церковь похожа на дюжину других в Бирмингеме, куда ходят белые. Неожиданно, без всякого вступления, орган разразился аккордом, и 250 хористов, облаченных в ярко красные и темно бордовые одеяния, запели с такой силой, что её чуть не смело со скамьи:
О, счастлив я, Как счастлив я, Иисус грехи мои простил, Вернул мне радость бытия, Словам молитвы научил… О, счастлив я, . Как счастлив я, Иисус грехи мои простил, О, радость, радость бытия…
Я знал, что близится час великого испытания, великого испытания Любовью... (С.Дали)
Когда они сели, преподобный Портер, мужчина огромного роста, чей голос был хорошо слышен в каждом уголке церкви, поднялся со стула и начал проповедь, которая называлась «Радость любви к Господу». Он говорил только об этом и больше ни о чем. Эвелин почувствовала, как любовь переполняет церковь. Во время проповеди он откидывал массивную голову, смеялся и плакал от счастья. И вместе с ним смеялись и плакали прихожане, смеялся и плакал орган. Она ошибалась: эта церковь была совсем не похожа на церковь для белых, а слова священника сильно отличались от сухих, безжизненных проповедей, к которым она привыкла. Его истовая любовь к Богу полыхала, словно бушующее пламя, находя отклик в сердце каждого прихожанина. Страстно и убедительно говорил он, что Бог — это не возмездие, но сама доброта, и любовь, и прощение, и радость. Он пел, пританцовывал, расхаживал по залу. Пот струился по его сияющему лицу, и время от времени он утирал лоб белым платком, который держал в правой руке. Он пел, а собравшиеся вторили ему: — И не будет у вас радости, пока не полюбите ближнего своего… — Не будет… — Возлюбите врагов своих… — Возлюбим… — Избавьтесь от старых обид… — Избавимся… — Гоните от себя этого дьявола — зависть… — Изгоним… — Бог прощает… — Да, Он прощает… — Почему же вы не можете простить? — Воистину, почему же… — Человеку свойственно ошибаться, а Господу — прощать… — Прощать… — Не будет воскресения тем, кто поражен грехом… — Не будет… — Но Господь может протянуть руку, чтобы мы поднялись… — Может… — Господь добр… — Добр… — О, как добр наш Господь… — Как добр… — Какого друга обрели мы в Иисусе… — Какого друга… — Благодарим Тебя, Иисус! Благодарим Тебя, Иисус! Всемилостивый и всемогущий Господь наш! Этим утром мы славим имя Твое и благодарим Тебя! Аллилуйя, Иисус! Аллилуйя! Когда он закончил, вся церковь взорвалась возгласами «Аминь!» и «Аллилуйя!», и снова вступила хор, и трепет охватил души… — Омылись ли кровью вы? Очищающей душу кровью Агнца Божьего? Скажите мне, возлюбленные чада Господни, омылись ли вы кровью… Эвелин никогда не отличалась особой религиозностью, но сегодня какая то сила подняла её и вознесла над страхом, который камнем тянул её вниз. Она ощутила, как сердце её открылось и наполнилось чистой радостью жизни. Она подошла к алтарю, и белый Иисус, измученный, исхудалый, в терновом венце, взглянул на неё с креста и сказал: — Прости их, дитя мое, ибо не ведают, что творят… Миссис Тредгуд оказалась права. Эвелин принесла свои беды к Господу, и он снял бремя с её души. Она глубоко вздохнула, и тяжкий груз обиды и ненависти вышел из неё вместе с дыханием, унося с собой Тованду. Отныне она свободна! И в этот момент она простила парня из супермаркета, и маминого доктора, и тех девиц с автостоянки… Она простила себя. Отныне она свободна. Свободна — как эти люди, которые прошли через все страдания и не позволили ненависти и страху убить в них любовь. Преподобный Портер попросил верующих взяться за руки. Красивая девушка, соседка Эвелин, протянула ей руку и сказала: — Благослови вас Бог! Эвелин стиснула ей ладонь и прошептала в ответ: — Спасибо. Огромное вам спасибо. Стоя в дверях, она последний раз оглядела церковь. Наверно, она пришла сюда в надежде понять, что значит быть черным. Но теперь ей ясно: она никогда этого не поймет, точно так же, как они не поймут, что значит быть белым. Больше она не придет сюда, потому что это место принадлежало только им. Но здесь впервые в жизни она почувствовала радость. Настоящую радость. Ту, которую заметила в глазах миссис Тредгуд, но раньше не понимала, что она означает. Сегодня она в первый раз испытала это чувство и теперь не забудет его до конца дней. Вот было бы замечательно рассказать всем этим людям, как много значил для неё сегодняшний день! И совсем уж было бы хорошо, если б Эвелин знала, что девушка, которая пожала ей руку, была старшей дочерью Джаспера Пиви, проводника спального вагона, который, как и она сама, прошел через это.
Я знал, что близится час великого испытания, великого испытания Любовью... (С.Дали)
«САЗЕРН РЭЙЛРОУД НЬЮС»
1 июня 1950 г.
ЛУЧШИЙ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНИК МЕСЯЦА
«Все, чего он хочет, — это видеть людей довольными и сделать их путешествие как можно более приятным. Кто же более достоин звания лучшего железнодорожного работника месяца?» Так говорит пассажир «Серебряного полумесяца» Сесиль Лэйни о проводнике спального вагона Джаспере О.Пиви. Этого замечательного проводника хвалят с тех пор, как в 17 лет он начал работать носильщиком на вокзале Бирмингема, штат Алабама. Потом он работал поваром, грузчиком, официантом вагона — ресторана и, наконец, в 1935 году получил место проводника спального вагона. В 1947 году его выбрали президентом бирмингемского отделения «Братства проводников спальных вагонов». Далее мистер Лэйни продолжает: "Джаспер начинает заботиться о вас с той самой минуты, как вы сели в поезд. Он специально проверяет, все ли пассажиры правильно разместили багаж, и на время поездки у него припасено множество всяких хитростей и услуг, чтобы ваше путешествие прошло с комфортом, а чтобы вас не покидало хорошее настроение, у него всегда наготове широкая улыбка и заразительный смех. За несколько минут до прибытия на станцию он сообщает: «Примерно через пять минут мы подъезжаем к станции такой то. Я с удовольствием помогу вам, вынести багаж». Во время поездки Джаспер становится вашим преданным другом, гостеприимным хозяином, неусыпным стражем, создателем уюта. Он развлекает детей и помогает уставшим матерям, он самый услужливый и умелый помощник, за что пассажиры ему глубоко благодарны. В наше время найти такого человека почти невозможно". Джаспер — член церковного совета в баптистской церкви на Шестнадцатой улице в Бирмингеме и отец четырех дочерей: две из них преподают в школе, ещё одна учится на медицинскую сестру, а младшая собирается ехать в Нью Йорк учиться музыке. Мы поздравляем нашего Джаспера О.Пиви, лучшего железнодорожника месяца.
ЕЖЕНЕДЕЛЬНИК МИССИС УИМС
«Бюллетень Полустанка» 27 августа 1955 г.
СОРТИРОВОЧНАЯ СТАНЦИЯ ЗАКРЫВАЕТСЯ
Конечно, все мы были страшно опечалены, узнав о закрытии железнодорожной сортировочной станции. Теперь, когда нас покинули почти все поезда, похоже, нам предстоят и другие потери: многие старые друзья уезжают отсюда. Остается только надеяться, что в скором времени дорога вновь оживет. Смолкли гудки, почти не слышно стука колес проходящих мимо нашего городка поездов, и кажется, что чего то не хватает. Грэди Килгор, уволенный в отставку железнодорожный детектив, сказал, что страна не сможет существовать без железных дорог и требуется только время, чтобы правительство поняло это. Надеюсь, компания скоро очухается, и поезда вновь побегут по рельсам. Сперва закрылась «Джорджия Пасифик Сиборд», а теперь вот и наша. Одна только Южная железная дорога пока держится. У меня такое ощущение, что пассажиры больше никому не нужны. А ещё ходят слухи, что может закрыться кафе. Иджи говорит, что дела идут совсем плохо. Кстати, моя дражайшая половина уверяет, что он болел пневмонией не восемь дней, а целых десять. Ох уж эти мужчины! Дот Уимс
Я знал, что близится час великого испытания, великого испытания Любовью... (С.Дали)
ГДЕ ТО ПОД РОАНОКОМ, ШТАТ ВИРГИНИЯ
Спальный вагон № 16 23 декабря 1958 г.
Джаспер Пиви сидел в ночной тишине, а поезд скользил мимо заснеженных ландшафтов, и луна поблескивала на белых убегающих полях. За обледенелым окном подмораживало, но в вагоне было тепло и уютно. В такие минуты он чувствовал себя в полной безопасности. Ни волнений, ни улыбок, от которых так устаешь за день. Тишина. Мимо проносились красные и зеленые огоньки станций, а с приближением темноты в маленьких городках загорались фонари — один за другим. До выхода на пенсию (весьма приличную) ему оставался всего лишь месяц. Джаспер приехал в Бирмингем через год после своего брата Артиса, и, хотя они были близнецами и оба по закону считались неграми, жили они совершенно разной жизнью. Джаспер любил брата, но почти не видел его. Артис быстро обосновался среди бесшабашной чернокожей братии на Четвертой авеню, где день и ночь крутили зажигательный джаз и играли в кости. А Джаспер снял комнату в Христианском пансионе в четырех кварталах от Артиса и в первое же воскресенье отправился в баптистскую церковь на Шестнадцатой улице. Там то мисс Бланш Мэйбери и положила глаз на мальчишку с кремовой кожей и веснушками, доставшимися ему от матери. Бланш была единственной дочерью мистера Чарльза Мэйбери, уважаемого горожанина, известного преподавателя и директора негритянской средней школы. Благодаря этому обстоятельству Джаспера приняли в круг избранных, в высший класс черного общества. Когда они поженились, отец Бланш был несколько разочарован уровнем образования Джаспера, однако цвет его кожи и манеры с лихвой искупали этот недостаток. После женитьбы Джаспер стал работать как проклятый. И пока Артис транжирил деньги на шмотки и женщин, Джаспер ночевал в промозглых, переполненных крысами комнатушках, которые компания предоставляла проводникам во время долгих стоянок в других городах. Он экономил, мечтая о дне, когда они с Бланш придут в магазин музыкальных инструментов и купят пианино. Пианино в доме кое что значило. Он отдавал десять процентов своих доходов церкви и открыл счет на обучение детей в банке для темнокожих «Берегите пенни». Он не брал в рот ни капли спиртного, в жизни не украл ни цента и никогда не занимал денег. Он был первым среди бирмингемских негров, кто переехал в белый квартал Энон Ридж, позже получивший название Динамитного Холма. После того как ку — клукс клан взорвал дом Джаспера и ещё несколько соседних домов из красного кирпича, он, в отличие от многих, не уехал. Он годами выслушивал оклики вроде «Эй, Самбо!», «Эй, бой!», мыл плевательницы, туалеты, чистил ботинки и перетаскал столько багажа, что по ночам ему не давала уснуть боль в спине и плечах. Он часто плакал от унижения, когда в случаях воровства железнодорожные детективы обыскивали в первую очередь шкафчики проводников. Он повторял дасэркал и дамэмкал, и улыбался, и среди ночи приносил выпивку крикливым торговым агентам, и вытирал за ними блевотину, и сносил оскорбления от надменных белых женщин. Ребятишки называли его ниггером, белые кондукторы издевались над ним так, будто он грязь под ногами, а его чаевые воровали другие проводники. Он выдержал все. Похоронный полис на его семью был выплачен, и все четверо его детей учились в колледже, и ни одному из них никогда не придется жить на чаевые. Вот эта единственная мысль и помогала ему держаться все долгие, тяжкие, согнувшие его спину годы. Только эта мысль — и ещё поезда. Если его брат Артис был влюблен в город, то Джаспер обожал поезда. Поезда, с темными, полированными, красного дерева стенками пассажирских вагонов, с барами, красными плюшевыми сиденьями. Поезда, с их поэтическими названиями — «Закат», «Королевская пальма», «Город Нью Орлеан», «Летун Дикси», «Огненная мушка», «Рассвет», «Палметто», «Черный алмаз», «Южная красавица», «Серебряная звезда»… Сегодня ночью он ехал на «Серебряной комете», которая своими плавными линиями была похожа на гибкую серебряную трубу. Нью—Орлеан — Нью Йорк и обратно — один из последних могикан, ещё уцелевший. Он оплакивал каждый из этих прекрасных поездов, когда, один за другим, их снимали с рельсов и отправляли отдыхать в ангары сортировочных станций, как старых, постепенно вымирающих аристократов, — антикварные реликвии ушедших времен. И сегодня он ощущал себя одним из этих поездов… снятый с путей, никому не нужный, последний из первых, бесполезный… Вчера он случайно услышал, как его внук Мохаммед Абдул Пиви говорит матери, что стесняется ходить с дедом, потому что тот заискивает перед белыми и чудно ведет себя в церкви, распевая давным давно устаревшие негритянские песни в стиле рэгтайма. Джаспер понимал, что его время кончилось, так же как кончилось время его старых друзей, покоившихся в ангарах. И все же ему бы хотелось, чтобы это случилось как то по другому. Всю жизни он шел по тому единственному пути, который выбрал. Но он прошел его до конца.
Я знал, что близится час великого испытания, великого испытания Любовью... (С.Дали)
ОТЕЛЬ «СЕНТ КЛЕР»
Новейший отель Бирмингема, Вторая авеню, 411, Бирмингем, штат Алабама 23 декабря 1965 г.
От заколоченного досками железнодорожного вокзала Смоки перешел на другую сторону улицы, к отелю, который, возможно, и мог бы сойти за новейший лет тридцать пять тому назад, но сейчас в его комнате стояли только кровать и стул, а с потолка на шнуре свисала маленькая пыльная лампочка в сорок ватт. В комнатушке было почти темно, лишь бледно желтый свет сочился из фрамуги над дверью, покрытой толстым слоем блестящей коричневой краски. Смоки Одиночка курил, смотрел в окно на холодную, мокрую улицу внизу и вспоминал о старых добрых временах, когда в лунном ореоле танцевали маленькие звезды, и все реки были сладкими, как виски. Когда он мог глубоко вдохнуть свежего морозного воздуха, и кашель при этом не пробирал его до кишок. Когда Иджи, Руфь и Культяшка жили в пристройке кафе, а поезда ещё бегали по рельсам. То время, неповторимое время, такое далекое… Мгновенье промелькнуло с тех пор… Воспоминания все ещё жили в нем, и этой ночью он, как обычно, отыскивал их в своей памяти, пытался поймать в неверном лунном свете. То и дело ему удавалось схватить одно из них, и он садился на него верхом, мчался вскачь, и это было похоже на волшебство. Старая песенка бесконечно крутилась у него в голове:
Колечки дыма голубого, Куда летите вы? — И снова Колечки дыма голубого В морозном воздухе ночном Ах, эти дымные колечки, Пустые синие сердечки, И снова — тихие колечки — Все о тебе, все об одном.
ПРИЮТ ДЛЯ ПРЕСТАРЕЛЫХ «РОЗОВАЯ ТЕРРАСА»
Старое шоссе Монтгомери, Бирмингем, штат Алабама 22 сентября 1986 г.
Когда Эвелин Коуч вошла в комнату, миссис Тредгуд спала, и все прожитые годы явственно проступили на её лице. Эвелин вдруг поняла, какая старая её подруга, и, испугавшись, потрясла её за плечо: — Миссис Тредгуд! Миссис Тредгуд открыла глаза, пригладила волосы и сразу заговорила: — Ой, Эвелин! Вы давно здесь? — Нет, только вошла. — Никогда не позволяйте мне спать в дни посещений. Обещаете? Эвелин села и протянула ей бумажную тарелку, на которой лежали бутерброд с барбекю, кусок лимонного пирога, вилка и салфетка. — Ой, Эвелин! — Миссис Тредгуд села в кровати. — Где вы все это взяли? В кафе? — Нет, сама приготовила. Специально для вас. — Сама? Ну, дай вам Бог здоровья. Эвелин заметила, что за последние два месяца её подруга стала больше путаться во времени, принимая прошлое за настоящее, и порой называла её Клео. Иногда она сама ловила себя на этом и смеялась, но чем дальше, тем реже она это замечала. — Извините, что я так разоспалась. Хотя не я одна, у нас тут все сонные ходят. — Что, ночью не спится? — Милочка, да тут неделями никто не может уснуть с тех пор, как Веста Эдкок повадилась по ночам трезвонить по телефону. Всех обзванивает — от президента до мэра. Вчера вот звонила английской королеве, на что то жаловалась. Расфуфырится и давай колобродить до утра. — Да почему ж она дверь то свою не закроет? — Она закрывает. — Ну, тогда пусть у неё из комнаты уберут телефон. — Да уже убрали, милочка, только до неё это никак не дойдет. Все равно звонит и звонит. — Боже мой! Она что, сумасшедшая? — Ну, можно сказать и по другому, — вяло возразила миссис Тредгуд. — Она вроде как в другом мире живет. — Да, наверное, вы правы. — Знаете, милочка, я бы сейчас не отказалась от стаканчика чего нибудь прохладительного пирог запить. Вас не затруднит принести? Я бы и сама сходила, но мне с моим зрением трудно попасть монеткой в щель автомата. — Ну конечно. Простите, что сама не догадалась. — Вот, возьмите пять центов. — Ой, миссис Тредгуд, глупости какие! Позвольте мне угостить вас. Это такая мелочь! — Нет, — решительно возразила миссис Тредгуд. — Нет, Эвелин, пожалуйста, возьмите деньги. Нечего на меня столько тратить. Я не буду пить, если не возьмете. Под конец Эвелин сдалась, взяла монетку и как обычно, купила банку лимонада за семьдесят пять центов. — Спасибо, милочка. Я вам никогда не говорила, что ненавижу брюссельскую капусту? — Нет. За что же вы так невзлюбили бедную брюссельскую капусту? — Трудно сказать. Не люблю, и все. Но всех остальных её родственников очень даже уважаю. Но только не замороженные овощи, и не консервированные. Люблю свежую сладкую кукурузу, лимскую фасоль и хороший коровий горох. И ещё жареные зеленые помидоры. — А вы знаете, что помидор — это фрукт? — спросила Эвелин. Миссис Тредгуд удивилась: — Что вы говорите! — Да, фрукт.
Я знал, что близится час великого испытания, великого испытания Любовью... (С.Дали)
На какое то мгновение миссис Тредгуд от изумления потеряла дар речи. — Не может быть! Я всю жизнь считала, что это овощи, и готовила их как овощи. Помидоры — фрукты? — Да. — А вы уверены? — О да. Я вычитала это в книге по домоводству. — Ох, нет, мне вредно об этом думать. Давайте считать, что вы мне ничего об этом не говорили. Ну, а брюссельская капуста — овощ, правда же? — Несомненно. — Ну и ладно. Мне хоть немного легче стало. А как насчет стручковой фасоли? Вы же не будете утверждать, что это тоже фрукт? — Нет, фасоль — овощ. — Ну и ладненько. Она доела пирог, о чем то вспомнила и улыбнулась. — Знаете, Эвелин, вчера ночью мне приснился чудный сон. Я так ясно его видела, будто наяву. Мне снилось, что мама и папа Тредгуды стоят на крылечке старого дома и машут мне, мол, иди сюда. А потом появились Клео и Альберт, и все Тредгуды собрались на ступеньках и стали меня звать. Я так хотела подойти к ним, но понимала, что нельзя. И говорю им, мол, сейчас не могу прийти, пока миссис Отис не станет лучше. А мама сказала своим тихим, добрым голосом: «Ты поторопись, Нинни, мы все тебя заждались». — Миссис Тредгуд повернулась к Эвелин: — Иногда мне прямо не терпится попасть на небеса. Жду — не дождусь. Первое, что я там сделаю, — это поищу старого Железнодорожного Билла, тогда ведь так и не узнали, кто он был на самом деле. Конечно, это был негр, но я уверена, что он попал на небеса. Как вы думаете, Эвелин, попал или нет? — Я уверена, что попал. — Что ж, если кто и заслужил жить в раю, так это он. Надеюсь, я его сразу узнаю, когда увижу.
КАФЕ «ПОЛУСТАНОК»
Полустанок, штат Алабама 3 февраля 1939 г.
Наступило время обеда, и маленький зал был до отказа набит рабочими с железной дороги. Грэди Килгор подошел к двери в кухню и крикнул: — Эй, Сипси, дай ка мне побольше ваших жареных зеленых помидоров и приготовь чаю со льдом, ладно? А то я спешу. Сипси дала ему тарелку, и он пошел искать свободное место. Зима 1939 года была пятой с тех пор, как Железнодорожный Билл начал грабить поезда. Чарли Флауэр, инженер Южной железной дороги, сказал Килгору: — Ну, Грэди, говорят, старина Железнодорожный Билл прошлой ночью опять грабанул поезд. Что ж вы, сыщики, никак не поймаете этого парня? Грэди подсел к стойке и принялся за еду. Мужчины засмеялись. — Вы, ребята, конечно, можете хохотать сколько душе угодно, но лично я не вижу тут ничего смешного. За последние две недели этот сукин сын обчистил уже пять поездов. Джек Баттс сказал с ухмылкой: — Я так понимаю, этот ниггер заставил вас жирок порастрясти. Сидевший рядом с ним Уилбур Уимс, улыбаясь, жевал зубочистку. — А я слыхал, будто он опустошил целый вагон с консервами между Полустанком и Аннистоном, а ниггеры до рассвета успели все подобрать. — Н да, и это ещё не все, — сказал Грэди. — Черномазый ублюдок сбросил с поезда семнадцать окороков, принадлежавших федеральному правительству Соединенных Штатов, причем среди бела дня. Совсем обнаглел! Сипси хихикнула и поставила перед ним чай со льдом. Грэди потянулся за сахаром. — Знаешь, Сипси, это совсем не смешно. Теперь сюда припрется инспектор из Чикаго, прижмет он мне хвост, как пить дать. А я, между прочим, сейчас поеду в Бирмингем встречать его. Ч черт, мы и так уже лишних шесть человек на это дело бросили. Этот сукин сын скоро доведет меня до белого каления. — А я слышал, — сказал Джек, — что вы до сих пор не знаете, как он забирается на поезда и откуда ему известно, в каком из них продовольствие. И как же ему удается от вас улизнуть? — Грэди, — подхватил Уилбур, — говорят, ты и близко к нему ещё ни разу не подбирался. — Да пошли вы к черту! Арт Бевинс почти достал его вчера ночью за Гейт сити. Минуты на две опоздал, так что недолго ему бегать осталось, вот увидите. К столику подошла Иджи. — Эй, Грэди, не хотите в подмогу Культяшку? Может, ему повезет больше? Грэди огрызнулся: — Иджи, а может, ты заткнешься и дашь мне ещё этих чертовых помидоров, — и сунул ей пустую тарелку. Руфь за стойкой отсчитывала Уилбуру сдачу. — Ну правда, Грэди, я не понимаю, какой от этого парня вред? Бедняги из Трутвилля почти умирают с голода, и если бы он не сбрасывал им уголь, многие замерзли бы до смерти. — Так то оно так, Руфь. Скажу тебе честно, никто не стал бы переживать из за нескольких банок фасоли или пары тройки горстей угля. Но все это уже вышло за рамки, компания теперь по двенадцать лишних человек к поездам приставляет, а мне приходится работать по ночам. Смоки Одиночка сидел у края стойки, пил кофе и курил трубку. — Двенадцать человек против одного несчастного ниггера? По мне, это все равно что из пушки по воробьям палить. — Да не расстраивайся ты так, Грэди. — Иджи похлопала его по спине. — Сипси мне растолковала, почему вы его никак не поймаете. Потому что он может превращаться в зверей: хочет — в лису, а хочет — в кролика. Как думаешь, Грэди, это правда? Уилбур поинтересовался, какая награда причитается за его поимку. — Сегодня утром было двести пятьдесят долларов, — ответил Грэди. — Может, и до пятисот дойдет, пока вся эта чертовщина не кончится. Уилбур покачал головой: — Дьявол, да ведь это целая куча денег! А как, говоришь, он выглядит? — Ну, если верить нашим парням, — обычный старый ниггер с чулком на голове. — Причем умный ниггер, — сказал Смоки. — Н да, может, и так. Но я тебе клянусь, когда я его поймаю, ему плохо придется. Ч черт, я неделями не сплю по человечески, дома, в своей постели. — Да брось, Грэди! — воскликнул Уилбур. — Насколько я знаю, тебе к этому не привыкать. Все засмеялись. А когда Джек Баттс, который тоже был членом клуба «Маринованный огурец», сказал: «Да а, нелегко тебе приходится. Я слышал, Ева Бейтс тоже жаловалась», кафе чуть не рухнуло от хохота. — И как тебе, Джек, не стыдно, — укоризненно заметал Чарли. — Разве можно так обижать бедную Еву? Грэди встал и мрачно оглядел мужчин. — Знаете, что я вам скажу? В этом кафе одни болваны собрались. Да, черт подери, абсолютно тупые болваны, все до одного! — Он подошел к вешалке, надел шляпу и обернулся: — Это кафе следовало назвать Кафе Болванов. Я, пожалуй, подыщу себе другое место. Все, включая Грэди, засмеялись, потому что это было единственное кафе на всю округу. Он вышел и отправился в Бирмингем.
Я знал, что близится час великого испытания, великого испытания Любовью... (С.Дали)
УИЛЛИНА ЛЭЙН, 1520
Атланта, штат Джорджия 27 ноября 1986 г.
Культяшка Тредгуд, который в свои пятьдесят семь все ещё держался молодцом, зашел к своей дочери Норме на праздничный обед в честь Дня благодарения. Он только что посмотрел футбольный матч Алабама — Теннеси и теперь беседовал со своим зятем Маком, внучкой Линдой и её тощим приятелем в очках, который учился на мануального терапевта. Все пили кофе с ореховым пирогом. Культяшка повернулся к парнишке в очках: — Знаешь, у меня был дядя Клео, тоже мануальный терапевт. Конечно, он на этом ни цента не заработал, потому как весь город лечил бесплатно. Правда, это было во время Великой депрессии, так что денег все равно ни у кого не было. А моя мама и тетя Иджи в ту пору держали кафе — ничего особенного, домишко с сосновую шишку. Но вот что я вам скажу: и мы всегда ели досыта, и все, кто туда заглядывал, тоже голодными не уходили. Ни черные, ни белые. Тетя Иджи никого не выгоняла, и все знали, что если человека припрет, она никогда не откажет в глотке спиртного. У неё всегда была припасена бутылочка в кармане фартука, а мама сердилась: «Иджи, ты потакаешь их дурным привычкам». Но тетя Иджи и сама была не прочь пропустить стаканчик, и знаете, что она говорила? «Руфь, не хлебом единым жив человек». Иногда к нам в день заходило по десять—пятнадцать бродяг. Но они всегда предлагали что нибудь сделать, старались отработать обед. Не то что эти нынешние. И листья убирали во дворе, и дорожки подметали. Тетя Иджи давала им какую нибудь работу, чтобы они не чувствовали себя нахлебниками. Даже разрешала им посидеть со мной, мол, пусть им кажется, будто они помогают. И почти все они были хорошими ребятами, просто удача от них отвернулась. А самым большим другом тети Иджи был старый бродяга Смоки Одиночка. Господи, да ему можно было доверить собственную жизнь! Ни разу чужого не взял. У этих безработных был свой кодекс чести. Смоки рассказывал, что как то раз они поймали бродягу, который украл в одном доме не то серебряные вилки, не то ложки. Так они его убили, а серебро вернули хозяевам. Мы тогда даже двери не запирали. Эти, новые, что бродят теперь по дорогам, совсем из другого теста. Лоботрясы да наркоманы, и слепого обворуют. Но у тети Иджи ни единой вещички не пропало. — Он засмеялся. — А может, все дело было в револьвере, который она хранила под кроватью. Крепкая была женщина, как каленое железо, правда, Пегги? Пегги крикнула из кухни: — Да нет, я бы сказала — покрепче. — Конечно, чаще это была просто игра на зрителя, но она могла и всерьез расхулиганиться. У неё была давнишняя вражда с одним старым проповедником из баптистской церкви, где мама преподавала в воскресной школе. Ох и доставалось же ему! Он был трезвенником и однажды в воскресной проповеди прошелся насчет её подруги Евы Бейтс. Вы бы видели, как разозлилась тетя Иджи! До конца своих дней не простила ему этого. Когда в город приезжал какой нибудь бездельник, которому позарез нужно было виски, она отводила его за кафе, показывала на дом преподобного Скроггинса и говорила: «Видите вон тот зеленый домик? Идите туда и постучите в дверь. Хозяин — лучший самогонщик в штате». Но это не все… Она посылала туда и других обормотов, которые кой чего другого искали. Из кухни вышла Пегги и села рядом с ним. — Культяшка, хватит трепаться! Он засмеялся: — А что, я серьезно. Вечно она ему всякие пакости устраивала. Ей просто нравилось, чтобы люди думали о ней плохо. А на самом деле она была мягкой, как зефир. Вот, например, когда Бобби Ли, сынка этого проповедника, арестовали, как вы думаете, кому он позвонил? Ей и больше никому. Попросил, чтобы приехала и вытащила его из участка. Этот Бобби Ли с двумя не то тремя дружками поперся в Бирмингем и наклюкался до такой степени, что стал бегать по улицам в исподнем, а потом начал кидать с седьмого этажа бутылки из под воды. Только в эти бутылки Бобби Ли наливал не воду, а чернила, и одну уронил на жену члена муниципального совета, как раз когда она направлялась в отель на вечеринку. Тете Иджи стоило двести долларов отмазать его от тюрьмы и ещё двести, чтобы имя Бобби вычеркнули из протоколов, и у него не было привода в полицию, и папаша ничего не узнал. Я ездил тогда с ней и помню, что она сказала Бобби, когда мы вернулись домой. «Если хоть кому нибудь проболтаешься о том, что я сделала, отстрелю тебе сам знаешь что». Она бы не пережила, если б кто узнал, что она совершила добрый поступок, тем более ради сына проповедника. Да и вся эта компашка из клуба «Маринованный огурец» была вроде нее. Они много хорошего делали, и никто об этом не догадывался. Но самое смешное в этой истории было то, что Бобби Ли стал известным адвокатом, а потом и генеральным прокурором штата. Дочь Культяшки Норма принялась убирать со стола посуду. — Папа, расскажи им про Железнодорожного Билла. Линда бросила на мать недовольный взгляд. Культяшка усмехнулся: — Про Железнодорожного Билла? Бог ты мой, неужели вы хотите послушать про Билла? Парень, которому хотелось только одного — поскорей утащить Линду в какое нибудь укромное местечко, нехотя сказал: — Да, сэр, я с удовольствием послушаю. Мак улыбнулся жене. Они эту историю слышали раз сто и знали, что Культяшка обожает её рассказывать. — Ну хорошо, тогда слушайте. Это было во время Великой депрессии. Один человек, которого прозвали Железнодорожным Биллом, повадился каким то образом забираться в поезда с правительственными запасами и сбрасывать цветным продукты. И его ни разу не поймали — он всегда ухитрялся спрыгнуть до того, как его засекут. Так продолжалось несколько лет, и скоро цветные стали придумывать про него всякие небылицы. Божились, что однажды видели, как он превратился в лису и пробежал двадцать миль по забору с колючей проволокой. Еще они уверяли, что он носит длинное черное пальто и черный чулок на голове. Даже песню про него сочинили. Сипси говорила, что каждое воскресенье они молятся за Железнодорожного Билла, чтобы Бог его защитил. Железная дорога назначила за его голову огромную награду, но в Полустанке не нашлось ни одного предателя, его никто не выдал, даже если и догадывался, кто он такой. Все только удивлялись и строили разные догадки. Я почему то решил, что Железнодорожный Билл — это Артис Пиви, сын нашего повара. Он был примерно такого же роста и быстрый, как молния. Я день и ночь ходил за ним по пятам, но так и не застукал. Мне было тогда лет девять десять, и я бы отдал все на свете, лишь бы увидеть его в действии. Помню, однажды рано утром, светло уже было, мне приспичило в туалет. Я ещё толком не проснулся, и когда подошел к ванной комнате, там были мама и тетя Иджи, а в раковину лилась вода. Мама посмотрела на меня и сказала: «Подожди минутку, милый». И захлопнула дверь перед моим носом. Ну я, конечно, давай хныкать: скорей, мам, я не могу ждать — сами знаете, как это бывает у детей. Я слышал, как они разговаривали, а потом вышли, и тетя Иджи вытирала полотенцем лицо и руки. Когда я зашел в ванную, раковина была грязной от угольной пыли, а на полу за дверью валялся черный чулок — маска! И тут до меня дошло, почему они вечно шушукаются со стариком Грэди Килгором, железнодорожным детективом. Он просвещал их о расписании продуктовых поездов… А моя тетя Иджи грабила их все эти годы. Линда спросила: — Дедушка, а ты в этом уверен? — Конечно. Твоя тетя Иджи как только не сходила с ума! — Он повернулся к Маку. — А я тебе когда нибудь рассказывал, что она учудила, когда Уилбур и Дот Уимс поженились? Как они съездили на медовый месяц в Бирмингем? — Да нет вроде бы, не припомню.
Я знал, что близится час великого испытания, великого испытания Любовью... (С.Дали)
— Культяшка, стоит ли при детях? — осторожно спросила Пегги. — Да брось ты, все нормально. В общем, старина Уилбур был членом клуба «Маринованный огурец», и прямо после свадьбы тетя Иджи и вся их компания сели в машину и покатили в Бирмингем. Там они подкупили администратора в отеле, чтобы впустил их в номер люкс, который Уилбур снял для медового месяца, и разложили на кровати все эти смешные штучки… Бог ты мой, чего там только не было! — Культяшка! — строго сказала Пегги. Он засмеялся: — Ладно, черт, я точно не знаю, что там было. В общем, сели они в машину и укатили домой, а когда молодожены вернулись из Бирмингема, Уилбура спросили, как ему понравился его номер люкс в «Рэдмонде». И тут выяснилось, что они перепутали отель и до смерти перепугали какую то пару молодоженов. Пегги укоризненно покачала головой: — Ну вы можете себе такое представить? Норма высунула голову из кухни: — Пап, расскажи им, как ты ловил зубаток в Уорриор ривер. Культяшка прямо загорелся: — Ну ладно. Вы не поверите, какие огромные были эти зубатки. Помню, однажды шел дождь, и у меня так сильно клюнуло, что я слетел с берега. Мне пришлось сражаться с этой рыбиной, а то она утащила бы меня в реку. Сверкали молнии, а я изо всех сил боролся за жизнь и часа через четыре выудил таки эту сумасшедшую громадину из воды. И надо вам сказать, весила она фунтов двадцать, а то и больше, и была вот такой длины!.. Культяшка развел единственной рукой. Будущий тощий мануальный терапевт сидел с идиотским лицом, пытаясь представить себе огромную зубатку. Линда сердито хлопнула ладонями по бедрам: — Ну, дедушка, ты даешь! Из кухни послышалось сдавленное хихиканье Нормы.
ПРИЮТ ДНЯ ПРЕСТАРЕЛЫХ «РОЗОВАЯ ТЕРРАСА»
Старое шоссе Монтгомери, Бирмингем, штат Алабама 28 сентября 1986 г.
Сегодня у них был богатый выбор: кока кола и картофельные чипсы, а на десерт — фиги, специально по заказу миссис Тредгуд. Она объяснила Эвелин, что миссис Отис съедает по три штуки в день, чтобы поддерживать пищеварение. — Лично я их ем потому, что люблю. Но я вам скажу, что на самом деле вкусно. Дома, когда я была не в настроении готовить, я отправлялась в лавку Осии, покупала пакет маленьких золотисто — коричневых булочек и поливала их кленовым сиропом, это и был мой обед. Это совсем недорого. Попробуйте как нибудь, очень советую. — Нет, это я вам скажу, что на самом деле вкусно, миссис Тредгуд. Медовые пончики. — Медовые? — Ага. По вкусу напоминают булочки с корицей. Ну вы знаете. — Да, с корицей я обожаю. Давайте как нибудь поедим их, ладно? — Хорошо. — Знаете, Эвелин, я так рада, что вы больше не сидите на диете. Эта сырая пища вас рано или поздно прикончила бы. Мне не хотелось вам этого говорить, но миссис Эдкок едва не померла, когда села на какую то диету для похудания. Она ела столько сырых продуктов, что угодила в больницу с острой резью в желудке и её пришлось срочно оперировать. Она рассказывала мне, что когда врач ковырялся у неё внутри, то вытащил печень, чтобы как следует её рассмотреть, и уронил на пол. И, представляете, эта печень подпрыгнула раз пять или шесть, прежде чем её удалось поймать. Миссис Эдкок жаловалась, что с тех пор у неё ужасно болит спина. — Ох, миссис Тредгуд, неужели вы ей поверили? — Ну, дорогая, она сама рассказала мне об этом вчера за обедом. — Да она просто выдумала. У человека печень соединена с телом. — Ну, может, она чего и напутала, может, это и не печень была, а что то другое, но я на вашем месте ела бы поменьше этой сырятины. — Хорошо, миссис Тредгуд, раз вы говорите… — Эвелин откусила кусочек картофельного чипса. — Я вас вот о чем хотела спросить. Вы, как то сказали, что люди думали, будто Иджи убила человека. Или мне послышалось? — Нет, милочка, многие действительно думали, что это так. Особенно когда её и Большого Джорджа судили в Джорджии за убийство. Эвелин ахнула: — Судили? — Да разве я вам не говорила? — Нет. Ни разу. — Это было ужасно! Как сейчас помню то утро. Я мыла посуду и слушала радио, когда к нам зашел Грэди Килгор и позвал Клео. У него было такое лицо, будто кто то умер. Он сказал: «Клео, я с большим удовольствием дал бы отрезать свою правую руку, лишь бы не делать этого, но мне поручено арестовать Иджи и Большого Джорджа, и я прошу тебя пойти со мной». Знаете, ведь Иджи была его лучшим другом, и ему действительно легче было умереть. Он признался Клео, что мог бы послать любого полицейского, но при мысли, что Иджи придет арестовывать кто то чужой, ему становилось совсем тошно. Клео сказал: «Господи Боже мой, Грэди, да что она натворила?» А он ответил, что её и Большого Джорджа подозревают в убийстве Фрэнка Беннета в тридцатом году. А мы даже не знали, умер он, или просто исчез, или ещё что. Эвелин спросила: — А почему они решили, что это сделали Иджи и Большой Джордж? — Ну, вроде бы они раза два угрожали, что убьют Фрэнка, и в полиции в Джорджии имелась об этом запись, поэтому, когда нашли грузовик, их сразу взяли под стражу… — Какой грузовик? — Фрэнка Беннета. Искали в реке его тело, а нашли грузовик недалеко от заведения Евы Бейтс. Вот почему они узнали, что в тридцатом году Фрэнк был около Полустанка. Грэди просто лопался от злости, что какому то кретину пришло в голову позвонить в Джорджию и навести их на след. Руфь к тому времени уже восемь лет как умерла, Культяшка с Пегги поженились и переехали в Алабаму, значит, шел пятьдесят пятый или пятьдесят шестой год. На следующий день Грэди отвез Иджи и Большого Джорджа в Джорджию, и Сипси тоже с ними поехала. Не смогли её отговорить. Иджи никому больше не велела с ней ехать, и мы все остались дома ждать. Грэди постарался не поднимать шума. В городе об этом не болтали, даже те, кто был в курсе. Дот Уимс знала, но не напечатала в газете ни слова. Помню, ту неделю, пока шел суд, мы с Альбертом жили в Трутвилле с Онзеллой, которая совсем потеряла голову от ужаса. Ведь если бы Большого Джорджа признали виновным в убийстве белого человека, он бы наверняка угодил на электрический стул, прямо как мистер Пегий. В этот момент вошла медсестра Джинин и подсела к ним выкурить сигаретку и перевести дух. — Джинин, это моя подруга Эвелин, — сказала миссис Тредгуд. — Помнишь, я тебе рассказывала про нее? Ну что она тяжело переносит климакс. — Здравствуйте, — сказала Эвелин. — Здравствуйте, — приветливо кивнула Джинин. И миссис Тредгуд завела с Джинин бесконечный разговор о том, как, по её мнению, Эвелин прекрасно выглядит, и не кажется ли Джинин, что Эвелин стоит попробовать рекламировать косметику «Мэри Кэй». Эвелин надеялась, что Джинин скоро уйдет, и миссис Тредгуд расскажет ей, чем кончилось дело, но так и не дождалась. И когда за ней зашел Эд, она расстроилась, поскольку теперь придется ждать целую неделю, чтобы узнать, как прошел суд. Когда медсестра наконец ушла, Эвелин сказала: — Так не забудьте, где вы остановились. Миссис Тредгуд посмотрела на неё недоуменно: — Остановилась? А а, вы имеете в виду «Мэри Кей»? — Да нет же! Суд. — Ах, ну да. Это было что то!
Я знал, что близится час великого испытания, великого испытания Любовью... (С.Дали)
ОКРУЖНОЙ СУД
Валдоста, штат Джорджия 24 июля 1955 г.
Надвигалась гроза, в зале суда было душно и жарко. Иджи оглядывала зал, по спине у неё бежал пот. Ее адвокат Ральф Рут, приятель Грэди, ослабил галстук и шумно вздохнул. Шел третий день заседаний, все мужчины, присутствовавшие в парикмахерской в тот день, когда Иджи угрожала убить Фрэнка Беннета, были уже опрошены. Свидетельское место занял Джейк Бокс. Она снова оглядела зал. Где же Смоки Одиночка? Где его черти носят? Грэди послал ему записку, что Иджи попала в беду и просит его приехать. Не иначе как что то случилось. Он давно должен быть здесь. Иджи забеспокоилась: да жив ли он вообще? В эту минуту Джейк Бокс указал на Большого Джорджа и сказал: — Вот он. Тот, который шел на Фрэнка с ножом, а эта женщина была с ним. Публика зашумела от возмущения — ещё бы, черный посмел угрожать белому человеку! Грэди Килгор нервно заерзал на стуле. Сипси, единственная, кроме обвиняемого, чернокожая в этом зале, стояла на балконе и молилась за свое дитя, хотя ему перевалило уже за шестьдесят. Даже не потрудившись допросить Большого Джорджа, обвинитель направился прямиком к Иджи. Она встала. — Вы знали Фрэнка Беннета? — Нет, сэр. — Вы уверены в этом? — Да, сэр. — То есть вы утверждаете, что не были знакомы с человеком, чья жена Руфь Беннет в течение восемнадцати лет была вашим деловым партнером? — Совершенно верно. Он повернулся к присяжным и засунул большие пальцы за жилетку. — То есть вы хотите сказать, что в августе тысяча девятьсот двадцать восьмого года вы не заходили в парикмахерскую в Валдосте и не вели разговора на повышенных тонах, угрожая смертью Фрэнку Беннету, человеку, которого вы, по вашим словам, не знали? — Нет, я была там. Я думала, вы хотите узнать, были ли мы знакомы. Нет, я не была с ним знакома. Да, я грозилась его убить, но мы никогда не были, как говорится, представлены друг другу. Несколько зрителей, которые недолюбливали напыщенного прокурора, засмеялись. — Итак, другими словами, вы признаете, что угрожали жизни Фрэнка Беннета? — Да, сэр. — А правда ли, что вы вместе с вашим негром посетили Джорджию в сентябре тысяча девятьсот двадцать восьмого и уехали, забрав с собой жену Фрэнка Беннета и его ребенка? — Только его жену, ребенок появился позже. — На сколько позже? — Как обычно, через девять месяцев. В зале снова засмеялись. Брат Фрэнка Джеральд, сидевший в первом ряду, не сводил с неё глаз. — Правда ли то, что вы дурно отзывались о характере Фрэнка Беннета в разговорах с его женой и склонили её к мысли, что его моральные устои намного ниже признанных обществом? Вы внушали ей, что он ей не подходит как муж? — Нет, сэр, она и без меня это знала. В зале опять послышался смех. Обвинитель начал злиться. — Вы заставили её поехать в Алабаму, угрожая ножом? Отвечайте, да или нет? — А никакого ножа и не понадобилось. Она уже ждала нас с вещами. Он сделал вид, что не слышал последней фразы. — Правда ли, что Фрэнк Беннет приезжал в Полустанок, штат Алабама, и пытался вернуть то, что принадлежало ему по праву — свою жену и малютку сына, — и что вы с вашим негром убили его, дабы предотвратить возвращение Руфи Джемисон в лоно счастливой семьи и воспрепятствовать обретению сыном отца? — Нет, сэр. Этот крупный мужчина с гордо выпяченной грудью, казалось, не слышал её слов — его несло. — Осознаете ли вы, что своим вторжением опустошили самое святое на этой земле — христианский дом с матерью, отцом и возлюбленным чадом? Что разрушили самое интимное и священное — брак между мужчиной и женщиной, брак, освященный самим Господом Богом нашим в баптистской церкви в Валдосте первого ноября тысяча девятьсот двадцать четвертого года? Что вы стали причиной того, что добрая христианка нарушила Божий закон и слово, данное пред алтарем мужу своему? — Нет, сэр. — Полагаю, вы сбили с толку бедную слабую женщину обещаниями денег или напоили её до бесчувствия и на какой то момент она потеряла над собой контроль, а когда муж приехал забрать её домой, не вы ли с вашим негром хладнокровно убили его? — Он повернулся и крикнул ей прямо в лицо: — Где вы были ночью тринадцатого декабря тысяча девятьсот тридцатого года? Иджи прошиб холодный пот. — Сэр, я была в доме моей матери в Полустанке. — Кто ещё был с вами? — Руфь Джемисон и Большой Джордж. Он той ночью был с нами. — Руфь Джемисон может это подтвердить? — Нет, сэр. — Почему? — Она умерла восемь лет назад. — А ваша мать? — Она тоже умерла. Казалось, прокурор вернулся на землю. Он постоял секунду, покачиваясь на носках, и снова повернулся к присяжным. — Итак, мисс Тредгуд, вы полагаете, что двенадцать образованных людей поверят вам, несмотря на то, что два ваших свидетеля мертвы, а третий, ваш работник, который был с вами в день похищения Руфи Джемисон из родного дома, — всего лишь дрянной и лживый ниггер? И вы осмеливаетесь просить этих достойнейших людей взять и поверить вам на слово? Конечно, Иджи нервничала, и все же прокурору не стоило обзывать Большого Джорджа такими словами. — Вот именно, ты, тупорылый, слюнявый, толстожопый ублюдок! Зал взорвался, а судья принялся изо всех сил стучать молотком. Большой Джордж, стараясь перекричать шумевших зрителей, умолял её не сопротивляться, но она твердо решила обеспечить ему алиби на ту злосчастную ночь. Иджи понимала, что она — его единственная надежда. У нее, белой женщины, куда больше шансов выйти сухой из воды, чем у Джорджа, особенно если его алиби основано всего лишь на показаниях другого негра. Нет, она никогда не допустит, чтобы Большой Джордж сел в тюрьму, даже если от этого будет зависеть её жизнь. Суд был настроен враждебно к Иджи, и когда в последний день заседания в зал торопливо вошел свидетель, которого Иджи никак не ожидала видеть, она решила, что ей крышка.
Я знал, что близится час великого испытания, великого испытания Любовью... (С.Дали)
Он шествовал между рядами, весь из себя набожный, благочестивый, дальше некуда… её старый заклятый враг, человек, которого она изводила годами. Все, теперь мне конец, подумала она. — Пожалуйста, назовите ваше имя. — Преподобный Герберт Скроггинс. — Чем вы занимаетесь? — Я проповедник баптистской церкви Полустанка. — Положите правую руку на Библию. — Спасибо, я принес свою. — И, важно положив руку на собственную Библию, преподобный Скроггинс поклялся говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, и да поможет ему Бог. Иджи была окончательно сбита с толку. Неужели это её адвокат додумался пригласить Скроггинса? Почему он не посоветовался с ней? Она бы растолковала ему, что этот человек никогда в жизни ничего хорошего про неё не скажет. Но теперь слишком поздно, он уже стоял на свидетельском месте. — Преподобный Скроггинс, не могли бы вы поведать суду, почему вы мне позвонили и что рассказали вчера вечером? Преподобный откашлялся. — Да, могу. Я прибыл сообщить уважаемому суду некоторые сведения относительно местонахождения Иджи Тредгуд и Джорджа Пульмана Пиви в ночь на тринадцатое декабря тысяча девятьсот тридцатого года. — Находились ли она и её негр в тот вечер в доме её матери, как было доложено суду ранее? — Нет, их там не было. О, черт! — подумала Иджи. Адвокат настаивал: — Означает ли это, преподобный Скроггинс, что она солгала насчет своего местонахождения в тот вечер? Проповедник поджал губы. — Ну, сэр, как христианин я не могу с уверенностью утверждать, что она лгала. Я думаю, тут дело в другом: она просто перепутала даты. — Он открыл Библию в самом конце и принялся искать нужные страницы. — У меня есть привычка записывать в конце Библии даты наших церковных собраний, и недавно, проглядывая свои записи, я обнаружил, что как раз вечером тринадцатого декабря начались наши ежегодные молитвенные собрания в загородном баптистском лагере. И сестра Тредгуд была там со своим работником Джорджем Пиви, который занимался буфетом. Хочу заметить, что он это делает каждый год последние двадцать лет. Обвинитель вскочил с места: — Возражаю! Это ничего не доказывает! Убийство могло произойти и через день два после этого. Преподобный Скроггинс посмотрел на него исподлобья и обернулся к судье: — В том то и дело, ваша честь, что наши собрания всегда длятся три дня и три ночи. — И вы абсолютно уверены, — спросил адвокат, — что мисс Тредгуд там присутствовала? Преподобный Скроггинс, казалось, был несколько удивлен, что кто то мог усомниться в его словах. — Ну, разумеется. — Он повернулся к присяжным: — Мисс Тредгуд никогда не пропускает наших собраний, и к тому же она солистка церковного хора. Первый раз в жизни Иджи была так смущена, растеряна и обескуражена. Она не знала, что и думать. Все эти годы члены клуба «Маринованный огурец» врали напропалую и рассказывали небылицы, пребывая в полной уверенности, что никто на белом свете не сможет их перещеголять, а преподобный Скроггинс за какие то пять минут умудрился положить их на обе лопатки. Его слова звучали настолько убедительно, что Иджи и сама едва не поверила ему. — Более того, прихожане нашей церкви настолько высоко ценят сестру Тредгуд, что все они приехали сюда в автобусе, чтобы выступить в её защиту. При этих словах дверь зала отворилась, и проход заполнила самая невероятная публика, какую только Господь Бог мог собрать вместе: Смоки Одиночка, Джимми Шишка Хэррис, Эл Заноза в Брюхе, Кривой Саккет, Элмо Уильямс Клякса, Долгоносик Джейк, Бородавочник Билли и так далее. Все как один подстриженные в салоне Опал и во взятых напрокат костюмах — небольшая горстка той толпы безработных бродяг, которых Иджи и Руфь кормили в годы депрессии. Смоки подоспел как раз вовремя. Один за другим они выходили на свидетельское место и припоминали до мельчайших подробностей ход молитвенного собрания, которое состоялось под тентом на берегу реки в декабре 1930 года. Последней была Ева Бейтс — с сумочкой и в шляпе, украшенной цветами. Она едва не разбила сердце присяжным своим трогательным рассказом о том, как сестра Тредгуд подошла к ней в первую ночь молитвенного служения и сказала, что Господь вошел в её душу благодаря вдохновенной проповеди преподобного Скроггинса, направленной против плотских утех и зла, приносимого алкоголем.
Я знал, что близится час великого испытания, великого испытания Любовью... (С.Дали)
Маленький, сухопарый судья с тощей шеей даже не обратился к присяжным с просьбой огласить приговор. Он стукнул своим молотком и сказал обвинителю: — Сдается мне, Перси, что твои шансы равны нулю. Во первых, тело не найдено. Во вторых, у нас есть свидетели, показания которых никто не собирается оспаривать. А что есть у тебя? Да ничего. Я так думаю, что этот Фрэнк Беннет напился и утонул. И его давно съели рыбы. А это можно расценить как смерть в результате несчастного случая. Вот так то! — Он ещё раз стукнул молотком и торжественно объявил: — Судебное заседание объявляется закрытым. Сипси пустилась в пляс на балконе, а Грэди облегченно вздохнул. Судья, достопочтенный Кертис Смут, великолепно знал, что в середине декабря никаких трехдневных молитвенных собраний под тентом не было и быть не могло, а со своего места прекрасно видел, что книга, на которой поклялся преподобный Скроггинс, была отнюдь не Библией. И уж конечно, он не поверил свидетельским показаниям этой оравы умытых и принаряженных забулдыг. Но две недели назад умерла его дочь, не успев состариться и прожив собачью жизнь на городской окраине, а все из за Фрэнка Беннета. Вот почему судье было глубоко безразлично, кто укокошил этого сукиного сына. Преподобный Скроггинс подошел к Иджи и пожал ей руку. — Увидимся в воскресенье в церкви, сестра Тредгуд. — Он подмигнул ей и вышел. Его сын Бобби, узнав о суде, позвонил отцу и рассказал, как Иджи спасла его от тюрьмы. И Скроггинс, которого Иджи так изводила на протяжении многих лет, тут же помчался её выручать. Иджи была настолько смущена его поступком, что долго не могла выдавить из себя ни слова. Однако по дороге домой она сказала: — Вот что я подумала… Не представляю, что хуже — сесть в тюрьму или до конца жизни быть благодарной священнику.
ПРИЮТ ДЛЯ ПРЕСТАРЕЛЫХ «РОЗОВАЯ ТЕРРАСА»
Старое шоссе Монтгомери, 9 октября 1986 г.
Сегодня Эвелин не терпелось поскорее попасть в приют, и она всю дорогу подгоняла Эда. Как всегда, она зашла к свекрови и хотела угостить её медовыми пончиками, и та, как всегда, отказалась: «Если я это съем, то потом буду блевать как собака. Прямо в голове не укладывается, как ты можешь жрать такую приторную дрянь». Эвелин извинилась и поспешила вниз, в зал для посетителей. Миссис Тредгуд, в платье с ярко зелеными цветами, увидев её, воскликнула: — С Новым годом! Эвелин села рядом с ней в полном недоумении. — Дорогая, но до Нового года целых три месяца. Еще и Рождество не справляли. — Я знаю, — засмеялась миссис Тредгуд. — Просто я подумала, может, чуть чуть поторопим время? Хоть повеселимся немножко. Все эти старики такие мрачные ходят, бормочут что то ужасное. Эвелин вручила миссис Тредгуд гостинец. — Ой, Эвелин, неужели медовые пончики? — Они самые. Помните, я вам про них говорила. — Какие замечательные! — Старушка взяла пончик. — Вот спасибо, милочка. А вы никогда не пробовали пончики с кремом? Они такие легкие, прямо воздушные. Я всегда говорила Клео: "Если будешь проходить мимо кондитерской, прихвати нам с Альбертом дюжину пончиков — шесть глазированных с кремом и шесть с джемом. А ещё я люблю такие плетеные, знаете, как косичка. Забыла, как они называются. Эвелин не вытерпела: — Миссис Тредгуд, ну рассказывайте про суд. — Вы имеете в виду суд над Иджи и Большим Джорджем? — Да. — Ну это действительно было что то невероятное. Помню, мы тогда перепугались до смерти. Думали — все, они никогда больше домой не вернутся, но в конце концов их признали невиновными. Клео говорил, будто они представили доказательства, что на момент совершения преступления находились в другом месте и у них просто не было физической возможности это сделать. А ещё он сказал, что Иджи держалась молодцом, потому, что хотела защитить другого человека. Эвелин задумалась. — А кто ещё мог желать смерти Фрэнку? — Ну у, милочка, не важно, кто мог желать, важно кто убил. Вот в чем вопрос. Одни говорили, что это сделал Смоки Одиночка, другие — что это дело рук Евы Бейтс и её дружков с реки. Прости меня Господи, но там ведь собирался довольно грубый народец, да и все члены клуба «Маринованный огурец» горой друг за дружку стояли, так что Бог их знает. И потом, конечно… — миссис Тредгуд помолчала, — там ведь ещё и Руфь была. Эвелин удивилась: — Руфь? А где была Руфь в ночь убийства? Ведь кто то это знал? Миссис Тредгуд покачала головой: — В том то и дело, милочка, что никто ничего наверняка не знал. Иджи говорила, что они с Руфью были в доме мамы Тредгуд, она тогда болела. И я ей верю. Но некоторые не верят. Я знаю только одно: Иджи скорее умерла бы, чем позволила запятнать имя Руфи убийством. — Так нашли убийцу или нет? — Нет, милая, так и не нашли. — Ну ладно, если Иджи и Большой Джордж не виновны, то кто же, по вашему, это мог сделать? — Чего не знаю, того не знаю. — И вам не хотелось узнать правду? — Ну конечно хотелось бы, кому ж не хочется? Это одна из самых больших загадок. Но этого никто никогда не узнает, милочка, за исключением разве что убийцы Фрэнка Беннета и самого Фрэнка Беннета. Знаете, как говорится, — мертвый не выдаст.
Я знал, что близится час великого испытания, великого испытания Любовью... (С.Дали)
МИССИЯ СПАСЕНИЯ ДЖИММИ ХЭТЧЕРА
23 я авеню, 345, Бирмингем, штат Алабама 23 января 1969 г.
Смоки Одиночка сидел в миссии на краешке железной кровати и заходился в кашле от первой утренней сигареты. После того как закрылось кафе, Смоки долго болтался по стране, пока не устроился поваром в бирмингемской придорожной забегаловке, однако пил без продыха, поэтому его скоро выгнали. Через две недели, когда Смоки околевал от холода под виадуком на Шестнадцатой улице, его подобрал брат Джимми и привел в миссию. Он был слишком стар, чтобы и дальше вести бродячую жизнь, здоровье у него стало совсем никудышное, да и зубы почти все выпали. Но брат Джимми с женой отмыли его, подкормили, и Смоки почувствовал себя в этом приюте почти как дома — впервые за последние пятнадцать лет. Брат Джимми сам когда то был горазд на выпивку, но, проделав долгий путь от бутылки виски к Иисусу, решил посвятить жизнь спасению таких же бедолаг. Он приставил Смоки к кухне. Ели они, главным образом, замороженные продукты, которые им жертвовали доброхоты, — в основном рыбные палочки да картофельное пюре быстрого приготовления. Но никто не жаловался. Когда Смоки не был пьян или занят на кухне, он торчал наверху, пил кофе и играл в карты с другими обитателями миссии. Он много чего насмотрелся там. Например, человек с единственным пальцем на руке встретил тут своего сына, которого не видел со дня его рождения. Отец и сын — от обоих отвернулась удача, и обоих занесло ветром в одно и то же место. Он встречал здесь преуспевавших некогда врачей, адвокатов и даже бывшего сенатора от штата Мэриленд. Однажды Смоки спросил у Джимми: — Как эти люди могли так опуститься? — Я думаю, от разочарования, — ответил Джимми. — Обычно все дело в женщине. Кто то её потерял, а кто то так за всю жизнь и не нашел. Вот и несет человека под горку. Ну и конечно, виски многих на крючок ловит. Но я уже давно наблюдаю, как люди приходят сюда и уходят, и могу точно сказать: разочарование — вот что чаще всего губит. Полгода тому назад Джимми умер. Центр города перестраивали, и миссия подлежала сносу. Скоро Смоки опять собираться в путь. Куда, он пока не знал… Он спустился вниз и вышел на улицу. День был морозным и ясным, а небо — ярко синим, и Смоки захотелось пройтись. Он миновал закусочную Гаса, прогулялся по Шестнадцатой улице, оставил позади старую сортировочную станцию и пошел вдоль железнодорожных путей, пока не обнаружил, что ноги несут его к Полустанку. Он был и остался безработным бродягой, скитальцем, рыцарем дорог, которому судьба даровала сплошные потери, потери, и больше ничего. Свободный и безмятежный, он смотрел, как падают звезды, стоя в проемах товарных вагонов бегущих в ночи поездов. Он судил о благосостоянии страны по величине окурков, подобранных на обочине. Он вдыхал вольный ветер от Алабамы до Орегона. Чего только он не насмотрелся, чем только не занимался — одинокий бродяга, свободный от всех и вся. Еще один лоботряс без рода и племени, ещё один беспробудный пьяница. Но он, Смоки Джим Филлипс, вечный неудачник, любил только одну женщину и хранил ей верность всю свою жизнь. Да, он спал со многими шлюхами в грязных притонах, под кустами, в разбитых вагонах, но ни одну из них он не смог полюбить. ОНА всегда была для него единственной и неповторимой. Он полюбил её в ту же секунду, когда увидел за стойкой кафе в том клетчатом платье, — полюбил навсегда. Он любил её, когда ему было тошно жить, когда он блевал на задворках какой то пивнушки, когда полумертвый валялся в ночлежке среди доходяг с открытыми язвами, которые метались в бреду белой горячки и отбивались от воображаемых насекомых и крыс. Он любил её, кашляя по ночам под ледяным дождем, когда из теплых одежек на нем оставались только прохудившаяся шляпа да башмаки, размокшие и неподъемные, как два утюга. И когда в госпитале для ветеранов у него отхватили легкое, и когда псина выдрала у него здоровенный клок мяса из лодыжки, и на рождественском обеде Армии спасения в Сан Франциско, где незнакомые люди хлопали его по плечу и угощали подгоревшей индейкой и сигаретами. Он и в миссии спасения любил её каждую ночь, лежа на тощем матрасе из какой то давно закрытой больницы, глядя на мигающие неоновые буквы: «ИИСУС СПАСЕТ ВАС» и слушая шум попойки на первом этаже, звон бьющихся бутылок и крики со двора: «Пустите погреться, пустите!» Каждый раз, когда его сердце сжимала тоска, он закрывал глаза, снова входил в кафе и видел: вот она стоит, улыбается ему. Перед ним мелькали беспорядочные картины: Руфь хохочет над Иджи… Руфь за стойкой обнимает Культяшку, откидывает волосы со лба… Руфь беспокоится, когда ему плохо… Смоки, возьми ещё одно одеяло. Сегодня, говорят, будет холодно. Смоки, ну зачем ты все время уезжаешь, мы так волнуемся, когда тебя нет. Он ни разу до неё не дотронулся, разве что иногда пожимал руку. Ни разу не обнял её, не поцеловал. Но только ей одной хранил он верность. Ради неё он мог убить, потому что она была из тех женщин, ради которых убивают. Мысль, что кто то или что то могло причинить ей боль, вызывала у него спазмы в животе. За всю жизнь он украл только один раз — фотографию Руфи, сделанную в день открытия кафе. Она стояла у входа, держа ребенка на одной руке, а другой прикрывала от солнца глаза. Этот снимок путешествовал с ним по городам и весям в конверте, приколотом булавкой к изнанке рубахи, чтобы, не дай Бог, не потерять. И даже после смерти она жила в его сердце. Для него она никогда не умрет. Забавно: за столько лет она так и не догадалась. Иджи знала, конечно, но молчала. Она была не из тех, кто заставит тебя стыдиться любви, но она знала. Как она старалась разыскать его, когда заболела Руфь, но он мотался черт те где в товарных вагонах. Когда он вернулся, Иджи повела его туда. Каждый понимал, что творится в душе другого. Они как будто вместе её оплакивали. Но не вслух. Кто сильнее страдает, тот меньше об этом говорит. РУФЬ ДЖЕМИСОН 1898 — 1947 БОГ ВЕДАЛ, ЧТО ТВОРИЛ, КОГДА ПРИЗВАЛ ЕЕ В ДОМ СВОЙ
Я знал, что близится час великого испытания, великого испытания Любовью... (С.Дали)
«БИРМИНГЕМ НЬЮС»
Четверг, 26 января 19 69, страница 38
СМЕРТЬ ОТ ХОЛОДА
Рано утром в среду около железнодорожных путей, в миле к югу от Полустанка, обнаружен труп. Как установлено, тело принадлежит белому мужчине примерно 75 лет. Несчастный, на котором были только рабочие брюки и легкий пиджак, очевидно, скончался ночью от переохлаждения. На теле не найдено никаких документов, кроме женской фотографии. Похоже, этот человек был бродягой.
ЕЖЕНЕДЕЛЬНИК МИССИС УИМС
«Бюллетень Полустанка» 9 декабря 1956 г.
ПОЧТА ЗАКРЫВАЕТСЯ
Наше кафе закрылось, салон красоты — тоже; кажется, настал и мой черед. Почта скоро перестанет работать, и всю корреспонденцию будут пересылать в почтовое отделение в Гейт сити. Что и говорить, печальные времена для меня наступают. Но мне все ещё нужны свежие новости, так что звоните или приносите их домой или передавайте моей дражайшей половине, если наткнетесь на него в городе. С тех пор как Эсси Ру получила место органистки в кинотеатре «Дримлэнд Роллер Ринк» в Северном Бирмингеме, они с мужем Билли надумали переехать туда. Но я надеюсь, что они никуда не уедут. Ведь после того, как нас покинули Джулиан и Опал, от нашей старой компании осталась лишь я, Нинни Тредгуд и Бидди Луис Отис. С сожалением сообщаю, что на этой неделе кто то залез в дом миссис Эдкок и украл всех фарфоровых птичек из серванта, да и в буфете кое чего недосчитались. Но это ещё не все. Я ездила на кладбище положить цветы на мамину могилку, и, представляете, кто то умудрился стянуть у меня сумочку прямо из машины. Что и говорить, времена нынче не те. Просто любопытно, кто до этого мог додуматься? Кстати, что может быть печальнее детских игрушек на могиле? Дот Уимс
ПРИЮТ ДЛЯ ПРЕСТАРЕЛЫХ «РОЗОВАЯ ТЕРРАСА»
Старое шоссе Монтгомери, Бирмингем, штат Алабама 12 октября 1986 г.
Сегодня Эвелин встала чуть свет и сразу побежала на кухню готовить для миссис Тредгуд угощение. Перед уходом она разогрела его прямо на блюде, завернула в фольгу и положила в сумку термос, чтобы не остыло. И снова она всю дорогу поторапливала Эда. Старушка ждала её на своем обычном месте. Эвелин попросила её закрыть глаза и принялась разворачивать блюдо. Потом она налила из бутылки мятного чая со льдом и сказала: — Ну вот и готово. Можете смотреть. Увидев, что ей принесли, миссис Тредгуд захлопала в ладоши, как девочка, получившая рождественские подарки. Перед ней лежали отлично поджаренные зеленые помидоры, молодая кукуруза, шесть ломтиков бекона, горка нежной лимской фасоли и четыре огромных, пышных булочки на пахте. Эвелин едва не прослезилась, видя, с каким восторгом её приятельница разглядывает угощение. Она велела миссис Тредгуд поскорее есть, пока не остыло, и, извинившись, вышла в холл, чтобы разыскать Джинин. Вручив ей в конверте сто долларов и ещё двадцать пять лично для нее, она сказала: — Я вас очень прошу, проследите без меня за миссис Тредгуд, чтобы у неё было все, чего она захочет — из еды, и вообще. — Да не надо мне никаких денег, дорогая, — ответила Джинин, — она и без того моя любимица. Не волнуйтесь, миссис Коуч, я о ней позабочусь. Когда Эвелин вернулась, тарелка была пуста. — Ах, Эвелин! Вы меня балуете — за что? Ничего подобного не ела с тех пор, как закрылось кафе. — Вы заслужили, чтобы вас баловали. — Вот уж не знала. В толк не возьму, за что вы так ко мне добры. Каждый вечер я благодарю Господа и прошу Его спасти вас и сохранить. — Да, я это чувствую. В тот день Эвелин долго сидела со старушкой, держа её за руку, и под конец сказала, что собирается ненадолго уехать из города, а когда вернется, то сделает ей сюрприз. — Ой, я просто обожаю сюрпризы. Он больше хлебницы? — Не скажу, а то не будет сюрпризом. — Да, правильно. Ну тогда возвращайтесь поскорее, а то я теперь от любопытства с ума сойду, сами знаете. А это не ракушка? Вы поедете во Флориду? Опал и Джулиан прислали мне из Флориды ракушку. Эвелин покачала головой: — Нет, не ракушка. Ну не спрашивайте, потерпите немного и сами увидите. — Она протянула ей листок бумаги. — Вот номер телефона и адрес, где я буду жить. Если я вдруг понадоблюсь вам, дайте мне знать, ладно? Миссис Тредгуд пообещала, что так и сделает, и не выпускала её руку до самого отъезда. Потом она проводила Эвелин к выходу, где её ждал Эд. — Как поживаете, миссис Тредгуд? — спросил он. — Прекрасно, молодой человек, просто прекрасно. Поела от души жареных зеленых помидоров и лимской фасоли. Это все ваша девочка мне принесла. Эвелин уже прощалась с миссис Тредгуд, когда к ним подошла женщина с цыплячьей грудью, в ночной рубашке и лисьей горжетке, и громко сказала: — Эй, вы, а ну уходите отсюда! Мы с мужем сняли это помещение, и чтобы до шести сюда никто не лез! Она прошествовала в холл, пугая старушек «Розовой террасы». Эвелин взглянула на миссис Тредгуд: — Это Веста Эдкок? — Она самая. Я же говорила вам, у неё в голове не хватает винтиков. У скупого рыбачка нет на удочке крючка. Эвелин засмеялась. Подруга помахала ей вслед и крикнула: — Возвращайтесь поскорее! И вот что еще: пришлите своей старушенции открытку с каким нибудь видом, ладно?
Я знал, что близится час великого испытания, великого испытания Любовью... (С.Дали)
АВИАКОМПАНИЯ «ЮНАЙТЕД ЭЙРЛАЙНС»
Рейс 736 Бирмингем — Лос Анджелес 14 октября 1986 г.
Семь лет назад, отправляясь за продуктами, Эвелин Коуч шла мимо магазина по продаже бытовой электроники и на экране телевизора, стоявшего в витрине, увидела какую то подозрительно знакомую толстушку. Интересно, подумала Эвелин, кто это и что это за передача. Ей показалось, женщина смотрела прямо на нее. И вдруг её осенило: Господи Боже мой! Да ведь это же я! Она смотрела на саму себя. Эвелин даже испугалась. Вот тогда то Эвелин впервые поняла, до чего она толстая. Все полнела, полнела и в конце концов превратилась в жирную бабищу, точную копию своей матери. После этого случая она перепробовала все на свете диеты для похудания, но ни одну не смогла выдержать. У неё не хватило силы воли даже на диету под названием «Последний шанс». Два раза пробовала, но — куда там! Тогда она начала ходить в группу оздоровления, но, когда её заставили напялить это дурацкое гимнастическое трико, ей стало так дурно, что пришлось уйти домой и лечь в постель. Как то раз ей попался на глаза «Космополитен», где она прочитала статью о том, что врачи теперь научились отсасывать лишний жир. Если бы Эвелин не испытывала такого панического страха перед врачами и больницами, то, наверно, решилась бы на эту операцию. Поэтому она просто стала покупать одежду в магазине для полных и радовалась, когда встречала там женщин толще себя. Чтобы отпраздновать такое событие, она отправлялась в кафе в двух кварталах от магазина и ублажала себя оладьями. Еда стала смыслом её жизни, а конфеты, пирожные и торты — единственной отрадой. Но теперь, после стольких воскресных дней, проведенных с миссис Тредгуд, все изменилось. Нинни Тредгуд пробудила в ней молодость, и она увидела, что впереди ещё целых полжизни! Ее подруга искренне верила, что Эвелин сможет рекламировать косметику «Мэри Кэй». Никто раньше не верил, что Эвелин на что то способна, и меньше всех верила в это сама Эвелин. Чем больше говорила об этом миссис Тредгуд и чем больше думала об этом Эвелин, тем реже буйствовала в её душе Тованда, которая с ненавистью крушила все подряд. В мечтах Эвелин уже видела себя стройной и счастливой за рулем розового «кадиллака». А потом, в одно из воскресений, она зашла в баптистскую церковь Мартина Лютера Кинга, и произошло чудо. Впервые за много месяцев она перестала думать, как прикончить себя или кого то еще, и обнаружила, что ей хочется жить. Пребывая в возвышенном настроении после церковной службы, она собралась с духом и, приняв две таблетки валиума, отправилась наконец к врачу. Он оказался милым молодым человеком; обследования она толком не запомнила — главное, ничего серьезного у неё не нашли, разве что уровень эстрогена был ниже нормы, как и предполагала миссис Тредгуд. В тот же день по совету врача она начала принимать премарин и сразу почувствовала себя лучше, а через месяц испытала такой потрясающий оргазм, что перепугала Эда до полусмерти. Кстати, спустя десять дней после этого события Эд приступил к занятиям гимнастикой в Христианском союзе молодежи. Дальше — больше! Получив демонстрационные образцы косметики «Мэри Кэй», Эвелин за две недели изучила приложенную брошюру «Отличное начало» с инструкциями и рекомендациями и поступила на курсы ухода за кожей и получила статус консультанта фирменной косметики. Вскоре на специальной церемонии директор местного отделения компании вручил ей значок с надписью «Отличное начало», который она носила с гордостью. А однажды произошел случай, совсем уж из ряда вон выходящий, — она забыла пообедать! События разворачивались быстро, но не достаточно быстро для Эвелин. И, взяв пять тысяч долларов из семейных сбережений, она собрала чемодан и села на самолет, который должен был доставить её в далекую Калифорнию, на курорт для страдающих избыточным весом. Она читала их брошюру и волновалась, как первоклассница в первый день занятий. РАСПИСАНИЕ ДЛЯ ГОСТЕЙ НАШЕГО КУРОРТА 7.00 Прогулка в течение часа, возможна экскурсия в город или на природу. 8.00 Кофе и полстакана томатного сока без соли. 8.30 Оздоровительные упражнения под мелодию сестер Пойнтер «Я под собой не чую ног». 9.00 Упражнения на гибкость и растяжку с использованием мячей, палок и обручей. 11.00 Упражнения в воде с использованием мячей и надувных подушек. 12.00 Обед — 250 калорий. 13.00 Свободное время, массаж, косметические маски, горячие масляные ванночки для рук и ног. 18.00 Ужин — 275 калорий. 19.30 Художественные занятия, рукоделие. Миссис Джеми Хигдон дает уроки живописи (в натюрмортах используются только искусственные плоды). ТОЛЬКО ПО ПЯТНИЦАМ. Миссис Александра Бэгг научит вас делать плетеные корзиночки из теста (несъедобные).
Я знал, что близится час великого испытания, великого испытания Любовью... (С.Дали)
ПОЛУСТАНОК. ШТАТ АЛАБАМА
7 ноября 1967 г.
Хэнку Робертсу недавно стукнуло 27 лет, и он возглавлял собственную строительную компанию. Нынче утром ему и его длинноволосому приятелю Тревису подвернулась работенка. Огромный желтый бульдозер кряхтел и стонал, выворачивая наизнанку пустырь около старого дома Тредгудов на Первой улице. Здесь собирались возвести из красного кирпича пристройку к баптистской церкви. Тревис, с утра пораньше успевший выкурить два косячка, шлялся по пустырю, пиная комья, и вдруг забормотал себе под нос: — Не, ты только глянь на это дерьмо. Да а, ни хрена себе… Вскоре Хэнк решил передохнуть, и Тревис позвал его: — Эй, дружище, глянь ка сюда! Хэнк подошел и уставился на развороченную землю. Там было полно рыбьих голов, вернее, того, что от них осталось: вперемешку лежали маленькие челюсти с острыми зубками и ссохшиеся черепа свиней и кур, съеденных на обед людьми, о которых, наверно, давным — давно все позабыли. Но Хэнк вырос в деревне, и ему было не впервой такое видеть. — Надо же! — только и сказал он. Он уселся в сторонке, открыл судок и принялся за сандвич. Но Тревис никак не мог угомониться, все ходил по пустырю и поражался. Выуживал из земли то кость, то черепушку, то челюсть с зубами. — Господи Иисусе, да их тут прямо сотни! На кой хрен их сюда закопали? — А я почем знаю. — Чудно все таки! Хэнк огрызнулся: — Да иди ты к черту! Подумаешь, куча свиных голов. Ты меня уже достал с ними! Тревис пнул ботинком ещё один ком земли и вдруг застыл как вкопанный. — Эй, Хэнк! — крикнул он хриплым голосом. — Ну чего еще? — Ты когда нибудь слыхал, чтоб у свиней были стеклянные глаза? Хэнк нехотя подошел к нему и глянул вниз. — Да а, — сказал он. — Чертовщина какая то!
КАФЕ «ПОЛУСТАНОК»
Полустанок, штат Алабама 13 декабря 1930 г.
Мама Тредгуд заболела, и Руфь с Иджи отправились её навестить. С ребенком, как обычно, пришла посидеть Сипси. Правда, сегодня она была не одна: за ней увязался одиннадцатилетний Артис. Он был сущий дьяволенок, но прогнать его она не могла. Пробило восемь, Артис уснул, а Сипси слушала радио и ела домашний хлеб с черной патокой. Неожиданно в полнейшей тишине послышался шорох листьев под колесами черного пикапа с номерами штата Джорджия. Фары у него были погашены. Машина остановилась у кафе. Через две минуты пьяный Фрэнк Беннет пинком распахнул дверь черного хода и прямиком направился через кухню в детскую. Он наставил на Сипси ружье и шагнул к кроватке. Сипси рванулась было к ребенку, но он схватил её за шиворот и швырнул через всю комнату. Она вскочила на ноги и закричала: — Оставьте дите в покое! Это дите миз Руфи! — Вали отсюда, черномазая! — Фрэнк со всего маху ударил её прикладом, и Сипси упала замертво, из за уха потекла струйка крови. Артис проснулся и с криком «Бабуля!» бросился к ней, а Фрэнк Беннет вытащил из кроватки ребенка и, шатаясь, направился к выходу. Луна в ту ночь только народилась, и её света едва хватило Фрэнку, чтобы найти дорогу к грузовику. Он открыл дверцу, положил спящего ребенка на переднее сиденье и уже собирался сесть за руль, как вдруг услышал за спиной какой то звук. Будто чем то тяжелым ударили по бревну, накрытому стеганым одеялом. Этот звук — звук от удара тяжеленной чугунной сковороды, обрушившейся на его пышную шевелюру и расколовшей череп, было последнее, что он услышал в своей жизни. Он умер мгновенно — раньше, чем свалился на землю, а Сипси уже шла к дому, качая младенца и приговаривая: — Никто не заберет это дите, пока я живая, нет, сэр! Фрэнк Беннет никак не мог предположить, что она очухается после его удара. Он не знал, что эта худенькая, хрупкая женщина с одиннадцати лет орудовала огромными сковородами. Он ничего этого не знал, и это стоило ему жизни. Когда Сипси проходила мимо остолбеневшего от ужаса Артиса, он заметил, что глаза у неё стали совсем безумными. — Беги, — сказала она, — беги и разбуди Большого Джорджа. Я там белого убила, совсем убила, до смерти. Артис на цыпочках подкрался к лежавшему у машины человеку и наклонился, пытаясь разглядеть, кто это. В зыбком свете луны блеснул стеклянный глаз. Артис мчался по шпалам с такой скоростью, что у него перехватывало дыхание, и, пока добежал до дому, совсем задохнулся. Большой Джордж спал, но Онзелла ещё не ложилась и прибирала на кухне. Он рывком распахнул дверь и, держась за бок и хватая ртом воздух, выпалил: — Мне отца надо! — Ты отца лучше не буди, — сказала Онзелла, — не то он тебя так вздует, что на задницу до старости не сядешь.
Я знал, что близится час великого испытания, великого испытания Любовью... (С.Дали)
Но Артис уже влетел в спальню и принялся трясти Большого Джорджа за плечо. — Папа, папа, пошли со мной! Большой Джордж сразу подскочил. — Ты чего? Что случилось, парень? — Не могу сказать. Бабушка велит тебе идти в кафе. — Бабушка? — Да, срочно! Она сказала, чтобы быстро срочно! Большой Джордж уже натягивал штаны. — Молись, если это шутка, парень. Так всыплю, что своих не узнаешь. Онзелла, стоя в дверях, с тревогой прислушивалась к их разговору. Она потянулась было за свитером, чтобы пойти с ними, но Большой Джордж велел ей остаться. — Может, ей плохо стало? — забеспокоилась она. — Да нет, детка, не плохо. Сиди дома, — мягко сказал Джордж. В комнату заглянул сонный Джаспер: — Чего это вы? — Ничего, милый, иди спать, да смотри не разбуди Билли. Когда они отошли от дома, Артис сказал: — Папа, бабушка убила белого, до смерти. Луна совсем скрылась в облаках, и Большой Джордж не видел лица своего сына. — Если кто и будет мертвым, так это ты, парень, когда я выясню, что за игры ты затеял посреди ночи. Сипси ждала их во дворе. Большой Джордж наклонился, потрогал холодную руку Фрэнка, потом откинул простыню, которой Сипси накрыла тело, отступил на полшага и убрал руки за спину. — М м м, — качал он головой, глядя на труп. — На этот раз ты его пришибла, мать. Но Большой Джордж не только качал головой, он лихорадочно соображал, как быть дальше. Негру, который убил белого в Алабаме, ни на какие поблажки рассчитывать не приходилось, и у него не было выхода, кроме как сделать то, что он придумал. Он поднял тело Фрэнка и, взвалив его на плечо, сказал Артису: — Пошли. Он отнес труп в деревянный сарай на заднем дворе, положил на грязный пол и снова сказал Артису: — Сиди тут, пока я не приду. Надо избавиться от грузовика. Когда через час вернулись Руфь и Иджи, малыш спокойно спал в кроватке. Иджи отвезла Сипси домой и по дороге говорила, как она беспокоится о здоровье мамы Тредгуд, а Сипси так и не призналась, что они чуть было не потеряли ребенка. Артис всю ночь просидел в сарае на корточках, раскачиваясь взад и вперед и стуча зубами в нервном ознобе. Около четырех утра, не в силах больше сопротивляться, он достал перочинный нож и в кромешной тьме стал бить накрытое простыней тело: один, два, три, четыре — он наносил удары один за другим. Когда почти рассвело, дверь со скрипом отворилась, и Артис от страха описался. Это вернулся его отец. Он утопил грузовик в реке около «Фургонного колеса» и весь обратный путь — почти десять миль — прошел пешком. — Надо сжечь его одежду, — сказал Большой Джордж. Он откинул простыню, и оба остолбенели, уставившись на тело. Первые солнечные лучи пробивались сквозь щели старого сарая. Артис, открыв рот, взглянул на Большого Джорджа круглыми, как блюдца, глазами. — Пап, у этого белого нет никакой головы. Большой Джордж снова покачал головой: — М м м! Его мать отрезала белому голову и где то закопала. Он постоял немного, чтобы прийти в себя от потрясения. Потом сказал: — Помоги ка мне с его одеждой. Артис никогда раньше не видел белого человека голым. Тело у него было бело розовое, прямо как у мертвой свиньи, которую ошпарили и опалили. Большой Джордж отдал ему простыню и окровавленную одежду и велел закопать в лесу, а потом идти домой. И чтобы ни слова. Никому. Нигде. Никогда. Копая яму, Артис невольно улыбался: теперь у него была тайна. Огромная тайна, которую придется хранить до самой смерти. Тайна, которая придаст ему сил, если он ослабеет духом. Тайна, которая принадлежит только ему и разве что дьяволу. Эта мысль доставляла ему необыкновенную радость. Никогда больше не почувствует он ни гнева, ни боли, ни унижения, никогда — теперь он другой. Навеки отделен от остальных негров. Он вонзал нож в белого человека… И пусть теперь белые издеваются над ним сколько влезет, он будет только улыбаться про себя: однажды я ударил ножом одного из вас! В полвосьмого утра Большой Джордж уже резал свиней и кипятил воду в большом чугунном котле — рановато, конечно, для этого времени года, но не так чтобы слишком. А днем к ним явился Грэди с двумя следователями из Джорджии, которые расспрашивали о пропавшем белом, и Артис едва не потерял сознание от страха, когда тощий мужчина заглянул прямо в котел. Он был уверен, что этот человек заметит, как среди кипящих и булькающих кусков свинины плавала рука Фрэнка Беннета. Но, к счастью, тот ничего не увидел, и два дня спустя толстяк из Джорджии сказал Большому Джорджу, что в жизни не пробовал такого вкусного барбекю, и спросил, в чем тут секрет. На что Большой Джордж усмехнулся и ответил: — Спасибо, сэр. Все дело в подливке, да, сэр.
Я знал, что близится час великого испытания, великого испытания Любовью... (С.Дали)
ЕЖЕНЕДЕЛЬНИК МИССИС УИМС
«Бюллетень Полустанка» 10 ноября 1967 г.
В САДУ ОБНАРУЖЕН ЧЕРЕП
Мы поздравляем нашего дорогого нового губернатора, миссис Лэрлин Уоллес, которая одержала блестящую победу в предвыборной борьбе. На инаугурации она прекрасно держалась и пообещала платить своему мужу Джорджу доллар в год, если он станет её первым советником . Удачи вам, Лэрлин! У нас случилось ещё одно происшествие, почти столь же волнующее, как избрание нового губернатора. Во вторник утром на месте старого дома Тредгудов нашли человеческий череп. Прибывший из Бирмингема следователь утверждает, что череп принадлежал не индейцу, а белому среднего возраста со стеклянным глазом. Кто это — пока не установили, зато точно известно, что ему отрубили голову. По словам следователя, тут налицо убийство. У кого пропал знакомый со стеклянным глазом, просят сообщить в «Бирмингем ньюс» — или звоните мне, я сама свяжусь с газетой. Да, кстати, глаз у черепа — голубой. Моя дражайшая половина сотворил в субботу страшную глупость. Взял и до смерти напугал свою бедную женушку сердечным приступом. Врач говорит, ничего серьезного, но курить ему все таки придется бросить. Теперь у меня в доме завелся большущий ворчливый медведь, но я холю его и лелею, так что всю последнюю неделю мистер Уилбур Уимс получает завтрак в постель. Если у кого нибудь из наших бравых мужчин возникнет желание подбодрить моего старичка, милости просим, забегайте. Только не вздумайте брать с собой сигареты — сразу отнимет. У меня он уже стянул пачку. Видно, придется и самой бросать это дело. Как оклемается, возьму его с собой в отпуск. Дот Уимс
ОТЕЛЬ ДЕ ЛЮКС. КОМНАТЫ ДЛЯ ДЖЕНТЛЬМЕНОВ
Восьмая авеню, Бирмингем, штат Алабама 2 июня 1979 г.
Один чернокожий джентльмен спросил о другом чернокожем джентльмене, который сидел в вестибюле отеля и смеялся: — Он что, ненормальный? Чего это он хохочет? Никто вроде с ним не разговаривает. Рябой, прокопченный солнцем мужчина за стойкой ответил: — А ему без надобности с кем то разговаривать. У него мозгов в башке не осталось. — И давно он тут? — Два года как. Баба одна его привела. — Кто ж, интересно, за него платит? — Она же и платит, та баба. — Понятно. — Приходит каждое утро, одевает его, а вечером, значит, в постельку укладывает. — Неплохо устроился. — Во во. Артис О.Пиви, о нем и шла речь, сидел на красном диване с торчавшей из прорех набивкой и продирался сквозь дебри накопленных за многие годы слез и страданий. Подернутые пеленой карие глаза пристально смотрели на настенные часы с розовым неоновым кольцом вокруг циферблата. Кроме часов, единственным объектом созерцания был для него рекламный плакат, на котором симпатичная чернокожая парочка курила сигареты «Салем». Надпись уверяла, что дым этих сигарет прохладен и свеж, как весна в горах. Артис запрокинул голову и опять расхохотался, показав синие десны, в которых некогда сверкали золотые зубы. Для стороннего наблюдателя было очевидно, что мистер Пиви сидит сейчас в коридоре захудалой ночлежки на клеенке, предусмотрительно подстеленной управляющим, поскольку этот мистер частенько умудрялся прописать насквозь резиновые подштанники, которые та женщина каждое утро на него натягивала. Однако для самого мистера Артиса О.Пиви на дворе снова был 1936 год, и шел он по Восьмой авеню в темно вишневом костюме из акульей кожи и лимонного цвета ботинках за 50 долларов, а его выпрямленные, напомаженные волосы блестели как черный лед. А под руку в тот субботний вечер с ним шла мисс Бетти Симонс — по словам колонки светских новостей «Слэгтаун ньюс», любимица «эбеновой» элиты Бирмингема. Они миновали Мэсоник холл и, без сомнения, направлялись к дансингу Эксли, где в тот вечер должен был играть Каунт Бейси, — или Кэб Кэллоуэй? Неудивительно, что он смеялся. И хвала Господу, оберегавшему его от воспоминаний о тех временах, когда субботний вечер не сулил «ниггеру» ничего хорошего. О тех нескончаемых, мучительных ночах в тюрьме «Килби», когда его били и пинали, когда над ним измывались и охранники, и заключенные. Когда он спал с открытыми глазами, готовый в любую минуту убить — или быть убитым. В конце концов, разум Артиса стал походить на Театр проказ и показывал ему только легкие комедии и любовные пьески с Артисом в главной роли в окружении множества шоколадных, бронзовых и желтых красоток с шелестящими вокруг бедер юбками и сияющими глазами. Он хлопнул ладонью по некогда блестящему, а ныне весьма потертому подлокотнику дивана и снова засмеялся. На этот раз в его голове крутилась кинохроника: он вернулся из Чикаго и важничает, рассказывая взахлеб, каких знаменитых актрис повидал: Этель Уотерс, Чернильное Пятнышко, Лена, Льюис… Он смог забыть прошлые оскорбления и унижение, которое он испытывал, когда его отшивали белые женщины. Именно их пренебрежение заставляло Артиса с удвоенной прытью гоняться за более доступными, как будто он стремился доказать самому себе, что он мужчина хоть куда. Хочешь белую женщину? Я никогда не хотел белую. Предел моих мечтаний — светло—желтая. На самом то деле ему нравились крупные и черные… Чем чернее ягодка, тем слаще сок. И папой могли называть его куда больше детишек, чем он полагал, но это никогда его не беспокоило, потому что у него была тайна.
Я знал, что близится час великого испытания, великого испытания Любовью... (С.Дали)
Да что там говорить, он прожил замечательную жизнь! Женщины, многозначительные разговоры, «Рыцари пифии», право быть надменным, дорогой одеколон, женщины в шелковых пеньюарах и вечерних платьях до пола, шоколадного цвета котелки и пальто с меховым воротником, женщины цвета полуночи, целующие в губы на сон грядущий, кубинские сигары, золотые часы — чтобы узнать время или просто вытащить из кармана на зависть всем… Потряси ка этой штучкой… Повеселись в «Салоне черных теней»… Отбеливай кожу, черным быть негоже… Кто бел, тот посмел. Парень краснокожий — милый да пригожий. Желтый друг заменит двух. А ты, негритос, получай в нос… получай в нос. Теперь кино показывает пятидесятые годы. Он стоит перед входом в аптеку. В кармане звякает мелочь. Шуршание бумажных денег никогда не волновало его, и он сроду не испытывал особой страсти к «зеленым», чтобы ради них гнуть спину. Для счастья ему вполне хватало горстки блестящих монет достоинством в 10 и 25 центов, которые он выигрывал в азартных играх. Но чаще мелочью снабжали его щедрые подружки. Когда он к восьмидесяти годам потерял былой лоск и силу — и возраст был уже не тот, и подустал изрядно, — в Слэгтауне осталось много разочарованных дам. Для них он был весьма желанным товаром: дамским угодником. Кадры кинохроники побежали быстрее. Женщина весом в триста фунтов дрожит и кричит в церкви… и в постели… «О Боже, я сейчас кончу!..» Мистер Артис О.Пиви и его многочисленные женщины обмениваются клятвами верности перед алтарем… Он сидит в кафе «Агат» и болтает со своим приятелем Бэби Шепардом: «Эта баба проломила мне башку…» — «А я слыхал, что это был её муж…» — «Я бы сражался за тебя, Одетта, но у него в руках был козырь — заряженный и с взведенным курком, а на фига мне быть дураком?..» — «Дайте мне свиную ножку и бутылку пива…» — «Весь мир в этой бутылке, и пробка у меня в руке…» — «Ты не единственная устрица в плове, не строй из себя Бог весть что…» Синие тени и белый жасмин… Для сигар пластиковые мундштуки под янтарь… «Джазовые демоны» профессора Фесса Уотли… Минута отчаяния? Вам поможет жевательная резинка «Фина минт»… Танцевальный зал в парке «Счастливая страна»… Хартли Тутс убит в автобусе… «Я был вынужден на ней жениться, что ж теперь говорить…» — «Эта женщина помыкает мною…» Все от тебя отвернутся, если ты попал в беду… Берегись… А ну не суйся сюда… О нет, вы разозлите этих белых парней… Нет, нет, я не с ними, босс, они сущие дьяволы, да… Да, сэр… «Убирайся вон из автобуса!» Артис топнул три раза, и кино волшебным образом переменилось. Теперь он маленький мальчик, и мама что то стряпает в кафе на кухне… А ну, не путайся у мамы под ногами, не то она вышвырнет тебя за дверь. Вот Озорная Птичка и Билли… И Джаспер. А вон бабушка Сипси намазывает патоку на кукурузный хлеб — Мисс Иджи и мисс Руфь. Они обращаются с тобой как с белым! И Культяшка. И Смоки Одиночка. И вдруг старик, минуту назад беспокойно ерзавший на диване, улыбнулся и замер. Сейчас он в кафе, помогает отцу готовить барбекю. Он счастлив. У него есть тайна. Отец дал ему порцию барбекю и бутылку сока, и он побежал в лес, там прохладно и мягкие сосновые иголки… Рябой дежурный подошел и потряс улыбающегося Артиса О.Пиви — тихого и умиротворенного. — Эй, ты чего? — Дежурный отпрянул. — Господи Иисусе! А ниггер то помер! — Он обернулся к стоявшему около стойки приятелю: — Мало того что помер, он ещё и весь пол обоссал. Но Артис в это время бежал в лес со своим барбекю.
Я знал, что близится час великого испытания, великого испытания Любовью... (С.Дали)
САНАТОРИЙ «ТРОСТИНКА» ДЛЯ ЖЕЛАЮЩИХ СБРОСИТЬ ВЕС
Монтесито, штат Калифорния 5 декабря 1986 г.
Эвелин жила в санатории уже почти два месяца и сбросила 23 фунта. Но главное было не в этом. Здесь она наконец то нашла «своих» — родных по духу людей, которых искала всю свою жизнь. Вот они, пожиратели сладостей: круглощекие женушки и разведенные, одинокие учительницы и библиотекарши, преисполненные надежд начать новую жизнь стройными и здоровыми людьми. Она и представить себе не могла, что здесь будет так весело. Эвелин Коуч и её подружек по ежедневному взвешиванию больше всего на свете волновало, какой десерт подадут сегодня вечером. Будет ли это тыквенный пирог — 55 калорий или обезжиренный фруктовый крем — 50 калорий? А может, сегодня подадут её любимое блюдо — открытый пирог с фруктами — 80 калорий? Могло ли Эвелин прийти в голову, что сердце её будет петь от радости только потому, что сегодня — «день ухода за ножками и ручками»? Или что она окажется в числе «ранних пташек», которые встают чуть свет, чтобы явиться на водные процедуры? Но здесь произошло и кое что другое, о чем она раньше и мечтать не смела. Она стала самой популярной обитательницей этих стен! Когда в санаторий приезжали новенькие, их спрашивали: — А вы уже познакомились с той милейшей женщиной из Алабамы? Непременно послушайте, как она говорит. Такой очаровательный акцент! А какая душка! Эвелин никогда не думала, что может быть душкой или что у неё очаровательный акцент. А оказалось, стоит ей что то сказать, как окружающие начинают просто визжать от восторга. И Эвелин с удовольствием пользовалась своей популярностью, развлекала подруг и устраивала вечерние посиделки у камина. Ближе всех она сошлась с тремя женщинами из Таузенд Оукс. Одну звали Дороти, а двух других — Стеллами. Они создали собственный клуб толстушек, поклялись встречаться раз в год до конца своих дней, и Эвелин была уверена, что так оно и будет. После зарядки Эвелин переодевалась в новый голубой спортивный костюм и отправлялась на прогулку, останавливаясь у стойки с письмами. Эд заботливо переправлял ей всю корреспонденцию, но ничего, кроме реклам, там обычно не было. Однако сегодня её ожидало письмо со штемпелем «Полустанок. Алабама». Она вскрыла конверт, гадая, кто же это ей мог написать…
Дорогая миссис Коуч! С прискорбием сообщаю, что в прошлую субботу, в 6.30 утр а ваша подруга миссис Вирджиния Тредгуд ушла от нас в мир иной. У меня остались некоторые вещи, которые она хотела вам передать. Мы с мужем будем рады завезти их вам в Бирмингем, или можете забрать их сами, если вам это удобно. Я весь день дома. Мой телефон 555 — 7760. С уважением, миссис Хартман, соседка.
Внезапно Эвелин перестала ощущать себя остроумной и обаятельной. Ей захотелось домой.
ПОЛУСТАНОК, ШТАТ АЛАБАМА
8 апреля 1987 г.
Эвелин протянула с поездкой в Полустанок до первого весеннего солнышка, ей не хотелось ехать туда, пока не кончится зима. И вот она в Полустанке, перед домом миссис Хартман. Дверь открыла миловидная брюнетка. — А а, миссис Коуч, входите! Очень рада с вами познакомиться! Миссис Тредгуд столько о вас рассказывала, что мне кажется, будто я вас сто лет знаю. Она провела Эвелин в сияющую чистотой кухню, где уже были приготовлены чашки для кофе, а посреди стола на зеленом блюде красовался пирог с пылу с жару. — Мне так не хотелось огорчать вас тем письмом, но я знала, что должна это сделать. — Вы себе и представить не можете, как я вам благодарна. Я ведь и понятия не имела, что миссис Тредгуд уехала из «Розовой террасы». — Да конечно. Ее подруга миссис Отис умерла через неделю после вашего отъезда. — О Господи! И этого я не знала. Но почему она не написала мне? — Я говорила ей, но она сказала, что вы уехали отдыхать, и не захотела вас беспокоить. Такая уж она была, всегда думала о других. Мы поселились по соседству, как раз когда умер её муж, значит, тридцать лет назад, и сколько я её знаю, ни разу не слышала от неё ни одной жалобы, а ведь ей жилось ой как непросто. Сынок её, Альберт, был сущее дитя. Она каждый день брила его, купала, присыпала тальком, подгузник надевала, словом, ухаживала как за младенцем, даже когда он совсем взрослый вырос. Наверно, ни одного ребенка в мире так не любили, как Альберта Тредгуда. Благослови Господь её доброе сердце! Как же мне её не хватает, да и вам, я вижу, тоже. — Да, страшно не хватает. А главное, я так мучаюсь, что меня не было рядом. Может, я смогла бы хоть чем то помочь, врача вызвать или ещё что. — Не изводите себя попусту, ничего бы вы не сделали. Она ведь и не болела даже. Мы по воскресеньям брали её с собой в церковь, и всегда она поджидала нас на крыльце. В то воскресенье мы собрались ехать, смотрим, а её все нет и нет. Рэй, мой муж, постучал к ней — никто не отвечает. Он вошел и через несколько минут вышел один. Я его спрашиваю: «Рэй, а где же миссис Тредгуд?» Он и говорит: «Милая, миссис Тредгуд умерла», а потом сел на ступеньки и заплакал. Во сне умерла, не мучилась. Думаю, она догадывалась, что её час близок, потому что я как то зашла к ней и она мне сказала: «Смотри, Джо, если со мной что случится, отдай это Эвелин». Она только о вас и думала. Хвасталась все время, что в один прекрасный день вы повезете её кататься на новом «кадиллаке». Бедная старушка, умерла, и ничего после неё не осталось, вот только несколько безделушек. Кстати, я вам сейчас их отдам, пока не забыла.
-
-
05.04.2009 в 00:37-
-
05.04.2009 в 00:39-
-
05.04.2009 в 00:40-
-
05.04.2009 в 01:501 сентября 1986 г.
Во вторник вечером Эд Коуч пришел домой и сообщил, что у него на работе неприятности: все мужчины как один отказались работать с женщиной, которую прозвали «разбивательницей яиц».
На следующий день Эвелин рыскала по магазинам в поисках пижамы для свекрови, и, когда зашла перекусить в кафетерий, её вдруг как током ударило.
А что такое «разбивательница яиц»? Она слышала, как Эд иногда употреблял это выражение вместе с другими, похожими: «Ей не удастся схватить меня за яйца» и «С этим парнем только за яйца держись». Почему Эд так боится, что кто нибудь доберется до его яиц? И что это вообще за драгоценность такая необыкновенная? Всего — навсего маленькие мешочки со спермой, но, судя по тому, как мужики их оберегают, можно подумать, что это для них самая важная вещь в мире. Господи, да Эд чуть концы не отдал, когда обнаружилось, что сын испытывает некоторые трудности с выделением спермы. Врач сказал, что это никак не повлияет на его способность иметь детей, но Эд воспринял это как трагедию и хотел послать мальчика к психотерапевту, чтобы он не чувствовал себя ущербным. Она вспомнила, что в свое время у неё медленно росла грудь, но никому и в голову не пришло послать её из за этого к психотерапевту.
Эд тогда настоял на своем: она, мол, не понимает, каково быть мужчиной и что это значит. Он закатил истерику, даже когда она хотела кастрировать их кота Валентина, который заделал котят живущей по соседству чистопородной сиамской кошечке.
— Если ты собираешься отрезать ему яйца, можешь с таким же успехом отнести его и усыпить.
Без сомнения, когда дело касалось яиц, он начинал вести себя несколько странно. Она помнит, как Эд, желая похвалить ту самую девицу у себя на работе, сказал про нее: «Дамочка то с яйцами!» Вспомнив об этом, она удивилась. Он ведь не сказал: «Надо же, какие замечательные у неё яичники!» Нет, он выразился совершенно определенно: яйца! В яичниках есть яички, подумала она. Неужели они менее важны, нежели сперма?
Бедная женщина! Ей теперь всю жизнь придется как то мириться с воображаемыми яйцами, болтающимися между ногами! А как насчет размера? Она никогда не слышала, чтобы Эд говорил об этом. Все мужчины страшно озабочены размером кой чего другого, значит, в данном случае он большой роли не играет. Главное в этой жизни — есть у тебя яйца или их нет. Это было настолько просто и ясно, что она поразилась. У неё появилось ощущение, будто кто то взял карандаш и провел острием по позвоночнику, поставив точку над "i" у неё на затылке. Она даже выпрямилась на стуле, потрясенная тем, что она, Эвелин Коуч из Бирмингема, штат Алабама, случайно наткнулась на ответ. Теперь ей понятно, что должен был почувствовать Эдисон, когда открыл электричество. Ну конечно! Вот оно! Самое важное в жизни — это иметь яйца. Стало быть, вот почему она всегда ощущала себя как машина без сигнала в дорожной пробке.
Несомненно, эти два маленьких шарика открывали дорогу ко всему на свете. Они были кредитной карточкой, которая позволит ей чего то достичь в жизни, чтобы к ней прислушивались и принимали всерьез. И теперь понято, почему Эд так хотел мальчика.
Потом на неё снизошло ещё одно озарение. Еще одна печальная, окончательная и бесповоротная истина: у неё яиц нет, не было и не будет никогда. Она обречена жить без яиц. Интересно, подумала она, а яйца родственников считаются? В её семье было четыре яйца, у Эда и Томми. Хотя погодите… шесть, включая кота. Минуточку! Но если Эд так сильно её любит, почему бы ему не отдать ей одно из своих? Трансплантация яйца… Точно! А вдруг можно получить парочку от анонимного донора? Решено, она купит яйца какого нибудь покойника. Их можно положить в коробочку и брать с собой на важные встречи, а когда понадобится настоять на своем, стукнуть ими по столу. А может, стоит купить сразу четыре?..
Неудивительно, что христианство получило такую популярность. Если вспомнить Иисуса и его двенадцать апостолов… А если учесть Иоанна Крестителя, получается четырнадцать пар — значит, 28 штук!
Ах, наконец то все прояснилось. Слепая курица, как же она раньше до этого не додумалась!
И все же с Божьей помощью она это сделала! Раскрыла секрет, над которым женщины тщетно бились столько веков…
Вот он, ответ!
Она грохнула стаканом чая со льдом о стол и торжествующе воскликнула:
— Да! Вот в чем дело!
Посетители кафетерия недоуменно поглядели на Эвелин.
Она тихонько закончила есть и подумала: Люсиль Болл ? Наверное, Эд прав. Я действительно схожу с ума.
-
-
05.04.2009 в 01:50«Бюллетень Полустанка»
10 июня 1948 г.
СБОР СРЕДСТВ НА НОВЫЕ МЯЧИ
Клуб «Маринованный огурец» устраивает свадьбу без невесты — представление для сбора средств на покупку новых футбольных, баскетбольных и бейсбольных мячей. Вот это будет вечер! Наш шериф Грэди Килгор сыграет влюбленную невесту, а Иджи — жениха. Джулиан Тредгуд, Джек Баттс, Гарольд Вик, Пит Тидуэлл и Чарли Флауэр изобразят подружек невесты.
Представление начнется 14 июня в семь вечера в нашей школе. Цена билетов — 20 центов для взрослых и 5 центов для детей.
Венчание пройдет в сопровождении органа, на котором будет играть Эсси Ру Лаймуэй.
Обязательно приходите все! Я собираюсь присутствовать на этом зрелище ещё и потому, что моя дражайшая половина Уилбур будет играть девочку, которая бросает цветы молодым под ноги.
Мы с моей половиной ездили в кино на «Тайну убийства Грейси Аллен». Картина смешная, но постарайтесь успеть до семи, чтобы купить билеты подешевле.
Кстати, преподобный Скроггинс сказал, что какой то умник закинул садовую мебель на крышу его дома.
Дот Уимс
ТЮРЬМА «КИЛБИ»
Этмор, штат Алабама
11 апреля 1950 г.
За угрозу ножом двум собаколовам Артиса О.Пиви посадили в тюрьму «Килби», которую чаще называли «фабрикой убийц». Полгода Иджи и Грэди пытались его вызволить, и наконец их старания увенчались успехом.
По дороге в Этмор Грэди сказал Иджи:
— Чертовски здорово, что его отпускают. Еще месяц, и он бы там загнулся.
Грэди знал, о чем говорит: когда то он работал в этой тюрьме охранником.
— Черт, его если охранники не достанут, то другие ниггеры прикончат, можешь не сомневаться. Я там насмотрелся, как вполне нормальные ребята быстро превращались в форменных зверей. Бог мой, дома у них жена, детишки, а они убивают друг друга из за какого то педрилы… По ночам в тюремных корпусах всегда неспокойно, но как вылезет полная луна — только держись. Все как один сходят с ума и режут кого ни попадя. А на следующее утро ходим и подбираем трупы, иногда штук по двадцать пять. Поработаешь таким вот манером, и через некоторое время единственное, что отличает тебя от заключенного, — это пистолет. Ты думаешь, кто там в охране то служит? В основном полудурки недоразвитые. Сходят в кино, насмотрятся Тома Микса или Хута Гибсона, а потом возвращаются домой и скачут по полям, ковбоев, значит, изображают. А уж когда остервенеют, то хуже уголовников делаются. Видел я, как они ниггера забили до смерти за просто так, от нечего делать. Потому и ушел оттуда. Говорю тебе, гиблое это место. А теперь, говорят, там работают ухари из Скоттсборо, так во сто крат, говорят, хуже стало.
Иджи забеспокоилась и принялась подгонять Грэди. Когда они миновали ворота тюрьмы и поехали по дороге к корпусу, их глазам предстали сотни заключенных в грубой полосатой тюремной одежде. Они копали или долбили землю мотыгами. Охранники были в точности такие, как их описывал Грэди. Они цепко оглядывали проезжающую машину и долго смотрели ей вслед, подстегивая приплясывающих лошадей. Иджи подумала, что они и впрямь похожи на дебилов, и успокоилась, только когда им выдали Артиса: на вид он казался вполне живым и здоровым.
Хотя одежда его была измята, а волосы сбились в колтун, Артис никогда так не радовался, как сейчас. Плевать на шрамы от кнута на спине и шишки на голове — их же не видно! По дороге к машине он улыбался во весь рот. Еще бы — он скоро будет дома!
Па обратном пути Грэди сказал:
— Ну, Артис, теперь я за тебя головой отвечаю, не вздумай опять во что нибудь вляпаться. Ты меня понял?
— Да, сэр. Я не хочу больше вляпываться и попадать в это место.
Грэди посмотрел на него в зеркальце:
— Что, очень там хреново?
Артис засмеялся:
— Да, сэр, там очень хреново, очень.
Когда четыре часа спустя показались трубы бирмингемских чугунолитейных заводов, Артис разволновался, как ребенок, и все порывался выйти из машины.
Иджи пыталась уговорить его сначала заехать в Полустанок:
— Тебя же там все ждут — и мама, и отец, и Сипси.
Но он так умолял отвезти его сперва в Бирмингем, хоть на пару часов, что они высадили его на Восьмой авеню.
— Ты уж, пожалуйста, постарайся побыстрей добраться домой, — сказала Иджи. — Они очень соскучились. Обещаешь?
— Да, мэм, обещаю, — ответил Артис и побежал по улице, смеясь от счастья.
Через неделю он показался у кафе, с набриолиненными блестящими волосами, элегантный, в новехонькой шляпе с широченными — по гарлемской моде — полями (подарок Мэдлин, который она купила в честь его возвращения).
-
-
05.04.2009 в 01:51Старое шоссе Монтгомери, Бирмингем, штат Алабама
7 сентября 1986 г.
В это воскресенье Эвелин и Нинни угощались кукурузными палочками, кока колой и домашними шоколадными пирожными с орехами.
— Милочка, что бы вам утром сегодня приехать! Вы пропустили такое представление! Мы все сидим завтракаем и вдруг смотрим — Веста Эдкок нацепила на голову плюшку с отрубями и крутит перед нами бедрами, изображая танец с обручем, прямо в столовой. Вот это было зрелище, я вам доложу! Бедный старый мистер Данауэй так возбудился, что пришлось ему дать успокоительное и увести в комнату. А медсестра Джинин заставила Весту сесть на место и доесть эту плюшку. Они дают их нам каждый день, вроде как профилактика от запоров. Знаете, в наши годы пищеварительная система совсем никудышная становится.
Она откинулась в кресле и шепнула:
— Знаете, некоторые здешние старички пукают и даже не замечают. — Нинни сделала глоток колы. — А многие возмущаются, что здесь цветные медсестры. Кое кто даже говорит, что все цветные ненавидят белых и только и ждут удобного случая придушить нас во сне.
Эвелин сказала, что ничего глупее в жизни не слыхала.
— Именно так я и подумала, но поскольку это сказала ваша свекровь, то я решила помалкивать.
— Ну, меня это ничуть не удивляет.
— Ох, и не только она одна так думает! Вы не представляете, сколько стариков с ней согласны. Но я никогда в это не верила. Вокруг меня всю жизнь были цветные. Когда умерла мама Тредгуд, её положили в гостиной, а на дворе собрались все негритянки из Трутвилля и запели «Когда я попаду на небеса, я наконец присяду отдохнуть»… Ох, никогда этого не забуду. Вряд ли вам доводилось такое слышать, у меня от одного воспоминания мурашки по коже.
Возьмем, к примеру, Иджи. У неё в Трутвилле друзей было не меньше, чем в Полустанке. А если кто из её тамошних знакомых умирал, она всегда ходила на похороны. Даже как то сказала мне, что с неграми ей бывает интересней, чем со многими белыми. Я помню её слова: «Нинни, плохой негр — это всего лишь плохой негр, а дрянной белый хуже собаки».
Я, конечно, мало с кем там общалась, но не видела более преданного человека, чем Онзелла. Она для Руфи готова была на все. Руфь была её любимицей, и она этого не скрывала. Оберегала её как зеницу ока.
Помню, Иджи пошла вразнос, напилась и удрала на всю ночь, так на следующий день Онзелла ей на кухне сделала выговор: «Послушайте, миз Иджи, что я вам скажу. Так поступать с миз Руфью может только совсем никудышный человек, и, ежели вы ещё раз такое устроите, я помогу ей собрать чемоданы».
Иджи вышла из кухни, не сказав ни единого слова. Она знала, что, когда дело касалось Руфи, Онзелле лучше не перечить.
Онзелла хоть и доброй была, но с характером. Стольких детей поднять и при этом день деньской работать в кафе! Когда Артис или Озорная Птичка очень уж ей докучали, она выпихивала их за дверь, даже не прекращая нарезать печенье. Но с Руфью она была нежной как ягненок. Я помню, когда у Руфи обнаружили рак в женских органах, и пришлось везти её в Бирмингем на операцию, Онзелла поехала вместе со мной и Иджи. Мы втроем сидели в комнате ожидания и ждали доктора. Он вошел прямо в халате и шапочке и сказал нам: «Мне очень жаль, но мы ничем не можем помочь». Метастазы пошли в поджелудочную железу, а когда такое случается, тебе конец. Поэтому, сказал он, её просто зашили и оставили дренажную трубку.
Мы отвезли Руфь в дом Тредгудов и положили в спальне наверху, чтобы ей было удобнее. И Онзелла стала жить с ней в комнате и так до конца от неё и не отходила.
Иджи хотела нанять медсестру, но Онзелла и слышать об этом не желала. Все её дети уже выросли, но Большому Джорджу пришлось самому себе готовить.
Бедные Иджи и Культяшка, они прямо не в себе были. Сидели внизу в полном оцепенении. Руфь угасала быстро, и, Господи, как же её мучили боли! Она старалась не показывать этого, но мы то видели, как ей плохо. Онзелла ни на шаг не отходила от нее, так и сидела с ампулой и шприцем, а в последнюю неделю вообще никого, кроме Иджи и Культяшки, не подпускала. Она сказала, что Руфь так велела, потому что не хочет, чтобы её видели в таком ужасном состоянии. Никогда не забуду, что она говорила, стоя перед дверью и не пуская нас: «Миз Руфь — настоящая леди, она всегда знала, когда пора уходить с вечеринки, и пока она жива, исключений не будет».
Она сдержала слово. В тот момент, когда Руфь умерла, Большой Джордж, Иджи и Культяшка бродили по лесу, собирая сосновые ветки для её комнаты, а когда вернулись, то увидели, что её уже увезли.
Онзелла позвонила доктору Хэдли, и он прислал «скорую», чтобы Руфь отравили в похоронную контору в Бирмингем. Мы с Клео спустились вниз проводить. Когда её положили в машину, доктор Хэдли сказал: «Теперь идите домой, Онзелла, я поеду с ней и все улажу». Но Онзелла выпрямилась и ответила: «Нет, сэр, мое место здесь!» — и забралась с ним в машину. Она взяла с собой одежду Руфи и косметику и не покинула её, пока не убедилась, что она выглядит так, как ей хотелось бы выглядеть.
Вот поэтому я никогда не поверю, что цветные ненавидят белых. Нет! Слишком многих цветных повидала я на своем веку, чтобы этому поверить.
Я на днях сказала Клео, что надо бы нам проехаться до Мемфиса и обратно — Джаспера проведать. Он ведь работает в вагоне—ресторане.
Эвелин посмотрела на свою подругу и поняла, что та опять заблудилась во времени.
-
-
05.04.2009 в 01:517 февраля 1947 г.
В то дождливое утро Онзелла послала Культяшку и Иджи в лес за сосновыми ветками для комнаты, где лежала Руфь. Она сидела у её кровати и обтирала лицо влажной тряпкой.
— Держитесь, мисс Руфь, скоро все кончится. Скоро кончится все, детка моя.
Руфь подняла на неё глаза и попыталась улыбнуться, но лицо её исказила гримаса боли. Теперь ей не было ни сна, ни отдыха, ни облегчения.
И Онзелла, усердная прихожанка баптистской церкви и солистка церковного хора, всем сердцем верующая в милосердного Господа, приняла решение.
Ни один бог, тем более её дорогой, возлюбленный Иисус, который принял смерть за грехи наши и все таки любил нас, нигде, никогда и никому не позволил бы испытывать такие мучения.
Вот почему с чистой душой и легким сердцем она дала Руфи морфий, который копила день за днем, капля за каплей. Онзелла смотрела, как тело Руфи расслабилось — впервые за несколько недель, потом села к ней на кровать, взяла её высохшую руку в свои и стала баюкать, напевая:
В лодочке радости ты уплываешь,
Ждет тебя тихий, прекрасный полет.
Искренне веруй — и счастье узнаешь,
Бог тебя встретит, за руку возьмет.
В лодочке радости ты уплываешь.
Милая, встретимся в чудной стране.
Милая, веруй и счастье узнаешь,
Думает Бог о тебе, обо мне…
Онзелла пела, прикрыв глаза, но чувствовала, как свет солнца, пронзив облака, заливает комнату. Солнечное тепло заставило её плакать от радости. Накидывая на зеркало ткань и останавливая часы, висевшие над кроватью, она благодарила дорогого Иисуса, который забрал миз Руфь к себе домой.
ЕЖЕНЕДЕЛЬНИК МИССИС УИМС
«Бюллетень Полустанка»
10 февраля 1947 г.
ВСЕМИ ЛЮБИМАЯ РУФЬ ПОКИНУЛА НАС
Сегодня кафе будет закрыто в связи со смертью миссис Руфи Джемисон, случившейся три дня назад. Прощание состоится завтра в баптистской церкви.
Чтобы уточнить время, позвоните преподобному Скроггинсу. До церемонии тело покойной будет находиться в похоронной конторе в Бирмингеме.
Нам будет очень не хватать её милой улыбки, добрых глаз, и все, кто знал «мисс Руфь», будут скорбеть о ней. Приносим искренние соболезнования Культяшке и Иджи.
Дот Уимс
СУПЕРМАРКЕТ «ПИГЛИ УИГЛИ»
Бирмингем, штат Алабама
13 сентября 1986 г.
По воскресеньям, отправляясь по магазинам, Эвелин всегда брала «форд» Эда, потому что в нем было просторнее, однако с парковкой вечно возникали проблемы. Вот и сегодня ей пришлось ждать целых пять минут, пока какой то старичок загружал в машину покупки, и ещё три минуты, пока он искал ключи и отъезжал. И в тот момент, когда она намеревалась втиснуться на освободившийся пятачок, из за угла выскочил слегка помятый красный «фольксваген» и проскочил на то самое место, которого она дожидалась.
Две тощие, жующие жвачку девицы в драных джинсах и резиновых шлепанцах вылезли из машины, хлопнули дверцами и прошествовали мимо Эвелин. Она опустила стекло и обратилась к той, у которой на майке до пупа красовалась надпись: «ЭЛВИС ЖИВ!»
— Простите, но я ждала этого места десять минут, а вы заняли его прямо перед моим носом.
Девица нагло ухмыльнулась:
— Мадам, давайте посмотрим правде в лицо: ведь я моложе вас и шустрее.
И подружки прошлепали в магазин. А Эвелин ничего не осталось, как сидеть и смотреть на «фольксваген» с плакатом на заднем стекле: «ПРОПУСКАЮ ВПЕРВД ТОЛЬКО ЛОХОВ!»
Минут через десять девицы вышли — как раз вовремя, чтобы увидеть, как все четыре колпака от колес их автомобиля разлетелись по стоянке, а Эвелин в очередной раз разгоняется, чтобы как следует поддать «фольксвагену». Когда девицы, совершенно ошалев от этого зрелища, добежали до машины, Эвелин с ней практически расправилась. Та, что повыше, вопила как безумная и рвала на себе волосы:
— Господи Боже мой! Ты только посмотри, что она натворила! Вы что, совсем того?
Эвелин высунулась в окошко и спокойно сказала:
— Давай посмотрим правде в лицо, детка: я ведь старше, да и страховка у меня побольше.
И с этими словами она уехала.
Эд работал в страховом агентстве и постоянно имел дело с выплатой страховок, и тем не менее он не понял, как это можно было случайно врезаться в кого то шесть раз подряд.
Эвелин сказала ему, чтобы он успокоился: подумаешь, беда какая, несчастные случаи в наше время происходят сплошь и радом. И в самом деле, беда была в другом: она получила огромное удовольствие, когда громила машину тех девиц. Последнее время она переставала скрипеть зубами от ярости и успокаивалась только в те редкие минуты, когда беседовала с миссис Тредгуд, да ещё по ночам, когда мысленно навещала Полустанок. Тованда неумолимо прибирала к рукам всю её жизнь. И где то глубоко в подсознании звучал тихий сигнал тревоги: слишком уж близко Эвелин была к тому, чтобы переступить черту — раз и навсегда.
-
-
05.04.2009 в 01:52Полустанок, штат Алабама
9 мая 1949 г.
Грэди Килгор, Джек Баттс и Смоки Одиночка сидели вечером в кафе и хохотали: седьмую неделю подряд они умудрялись подкладывать бомбу свисток в машину преподобному Скроггинсу. Но тут из своей комнаты вышел Культяшка в новом синем костюме и с синим галстуком — бабочкой, и они переключились на него.
Грэди щелкнул пальцами:
— Эй, билетер, покажи ка, где тут мое место?
Иджи попросила:
— Ладно, ребята, оставьте его в покое. По моему, он отлично выглядит. У него сегодня свидание с Пегги Хэдли, докторской дочкой.
Джек пропищал, паясничая:
— Ах, доктор…
Культяшка взял бутылку кока колы и мрачно посмотрел на Иджи. Если б не она, он бы ни за что не потащился на этот школьный бал с Пегги Хэдли, в которую когда то был влюблен. Пегги была на два года младше него, носила очки, и в старших классах он перестал обращать на неё внимание. Но узнав, что он приехал на летние каникулы из Технологического института Джорджии, она зашла к Иджи и спросила, не может ли Культяшка сходить с ней на школьный бал. Иджи милостиво согласилась.
Будучи джентльменом, Культяшка решил, что от одного раза он не помрет, но чем ближе подходил ответственный момент, тем больше он в этом сомневался.
Иджи принесла с кухни небольшой букет:
— На вот, я срезала несколько роз. Отдай ей. Твоя мама просто обожала такие пустячки.
Он закатил глаза:
— Ох, тетя Иджи, может, вы вместо меня сходите? Вы так все здорово продумали! — Культяшка повернулся к компании, сидевшей за столиком: — Эй, Грэди, а ты не хочешь тряхнуть стариной?
Грэди покачал головой:
— Еще как хочу, да только, боюсь, Глэдис пришибет меня, коли застукает с молоденькой. А вообще, ни черта ты не понимаешь! Вот погоди, станешь женатым занудой вроде меня, вспомнишь тогда. Да а, теперь я не тот, что прежде.
— Что и говорить, когда то тебе удержу не было, это уж точно, — вставил Джек.
Мужчины засмеялись, а Культяшка направился к двери.
— Ладно, я пошел. Надеюсь, ещё увидимся.
Каждый год после бала все ребята собирались в кафе, и сегодняшний вечер не был исключением. Когда в зал вошла Пегги, красивая, в белом кружевном платье, с розами, приколотыми к плечу, Иджи сказала:
— Слава Богу, с тобой все в порядке. Я до смерти за тебя беспокоилась.
— Господи, да что обо мне было беспокоиться?
— А ты разве не слыхала про ту девочку из Бирмингема? — удивилась Иджи. — Она так разгорячилась на балу, что, когда её стали фотографировать, ни с того ни с сего взяла и загорелась. Типичный случай самовозгорания. Секунда — и все, конец. Ничего не осталось, кроме пары каблуков. Ее парень принес её домой в стаканчике из под мороженого.
Пегги, до последней фразы принимавшая все всерьез, рассмеялась:
— Ой, Иджи, так вы меня разыгрываете, да?
Культяшка ужасно обрадовался, когда вечер наконец то закончился, и они отправились домой. После своих прошлогодних побед на футбольном поле он стал предметом всеобщего внимания: мальчишки помладше ходили вокруг него и смотрели с обожанием, а девочки, стоило ему поздороваться или просто посмотреть в их сторону, начинали хихикать и шушукаться.
Он остановил машину у дома Пегги и уже хотел открыть ей дверь, но тут она сняла очки, откинулась на сиденье и подняла на него глаза. Большие, карие, близорукие, как у Сьюзан Хейвард.
— Ну что ж, спокойной ночи, — сказала она.
Культяшка заглянул в эти глаза и вдруг понял, что никогда раньше таких не видел: два бархатистых темных озера манили его окунуться и плыть. Лицо Пегги было так близко, что он почувствовал пьянящий запах её духов, и в этот момент она стала Ритой Хейварт из «Гильды», нет, Ланой Тернер из «Почтальон всегда звонит дважды». И, поцеловав её, он понял, что никогда в жизни не испытывал такого счастья.
В то лето он часто надевал свой синий костюм, а осенью в Колумбусе, штат Джорджия, они поженились. Иджи на это только усмехнулась:
— А я что тебе говорила?
С тех пор Пегги было достаточно снять очки и взглянуть на Культяшку — и она могла делать с ним что угодно.
-
-
05.04.2009 в 01:5224 мая 1949 г.
Общественная активность негров в Бирмингеме находилась на подъеме и охватила как высший, так и средний класс. «Слэгтаун ньюс» постоянно сообщала о деятельности сотни с лишним клубов: чем светлее кожа, тем престижнее клуб.
Миссис Бланш Пиви, жену Джаспера, такую же светлую, как и он сам, только что выбрали президентом известного клуба «Королевское общество красавиц» — организации, члены которой были такими светлыми, что их фотографию, сделанную на ежегодной встрече, по ошибке поместили в газете для белых.
Джаспера недавно переизбрали на должность вице председателя престижного клуба «Рыцари пифии», поэтому было вполне естественно, что его старшая дочь Кларисса стала в этом году дебютанткой номер один. За рыже золотые шелковистые волосы, за кожу персикового цвета и зеленые глаза её признали самой очаровательной среди ровесниц.
В день ежегодного Бала дебютанток Кларисса отправилась в центр купить по этому случаю особые духи. Она прекрасно знала, что люди её цвета кожи должны пользоваться грузовым лифтом, и тем не менее поднялась на второй этаж в главном лифте для белых. Она и раньше несколько раз это проделывала, когда ездила по магазинам одна.
Кларисса понимала, узнай об этом её отец и мать — шкуру спустят. Хотя они и поощряли её общаться с людьми, чья кожа была скорее светлой, однако выдавать себя за белую в их глазах было непростительным грехом. Но Клариссе осточертели назойливые взгляды чернокожих в грузовом лифте, к тому же она спешила.
Красивая женщина за стойкой в ярко синем шерстяном платье разговаривала с Клариссой очень вежливо:
— Вы когда нибудь пользовались духами «Уайт Шоулдерз»?
— Кажется, нет, мэм.
Продавщица протянула ей пробный флакон:
— А вы попробуйте. Все спрашивают «Шами лар», но мне кажется, для вас их запах будет несколько тяжеловат. При вашей внешности и такой нежной коже нужно что нибудь другое.
Кларисса капнула духи на запястье.
— Как чудесно! Сколько они стоят?
— Сегодня специальная цена — два девяносто восемь за восемь унций. Вам их хватит по меньшей мере на полгода.
— Тогда я их возьму.
— Мне кажется, они прямо созданы для вас, — сказала продавщица. — Будете платить наличными?
— Наличными.
Женщина взяла деньги и пошла завернуть коробочку. Какой то негр в пальто и клетчатой шляпе пристально разглядывал Клариссу. Он вспомнил фотографию, которую видал в газете, и подошел к ней.
— Извини, ты случайно не Джаспера дочка?
Остолбенев от ужаса, Кларисса притворилась, что не слышит.
— Я твой дядя Артис, папин брат.
Артис был слегка навеселе и к тому же не догадывался, что Кларисса разыгрывала из себя белую даму. Он положил руку ей на плечо:
— Это же я, милая, твой дядя Артис. Ты что же, не узнаешь меня?
Продавщица вернулась к прилавку и, увидев Артиса, завизжала что есть мочи:
— А ну сейчас же отвали от нее! — Она подскочила к Клариссе и загородила её. — Сейчас же отвали! Гарри! Гарри!
На её визг примчался дежурный по залу.
— Что случилось?
Все ещё загораживая Клариссу от Артиса, она завопила на весь этаж:
— Этот черномазый лапал мою покупательницу! Он напал на нее! Я сама это видела!
Гарри рявкнул:
— Охрана! — И грозно посмотрел на Артиса прищуренными глазами. — Ты что, лапал эту белую девушку, парень?
Артис от изумления не мог прийти в себя.
— Так это, сэр… Это ж моя племянница.
Он старался объяснить, почему подошел в девушке, но подоспевшие охранники скрутили его и, заломив руки за спину, поволокли к выходу. Продавщица успокаивала Клариссу:
— Не волнуйтесь, дорогая, этот черномазый либо пьян как свинья, либо у него с головой не все в порядке.
Собравшаяся на шум кучка покупательниц сочувственно кудахтала:
— Опять какой то пьяный негр… Видите, что бывает, когда с ними по человечески обращаешься…
Охранники вышвырнули Артиса из магазина, да так, что он ободрал колени и локти об асфальт. Вскочив в трамвай, который шел в южную часть города, он протиснулся за деревянную перегородку с надписью «Для цветных» и сел. Все таки интересно, размышлял он, Кларисса это была или нет?
Много лет спустя, когда Кларисса уже вышла замуж, и у неё были детишки, она как то раз зашла в кафетерии Бритлинга, где Артис работал официантом, и дала ему на чай 25 центов. Но они не узнали друг друга.
-
-
05.04.2009 в 01:52«Бюллетень Полустанка»
10 августа 1954 г.
НЕУДАЧИ СЛЕДУЮТ ОДНА ЗА ДРУГОЙ
Стареем, что ли… Или сходим с ума. Моя дражайшая половина Уилбур третий день подряд приходит домой и жалуется на головную боль. А что может быть хуже мужчины с каким нибудь ерундовым недомоганием? Наверно, поэтому мы и заводим детей.
Я и сама из за глаз теперь с трудом читаю газеты, поэтому вчера утром поехала в Бирмингем проверить зрение и — подумать только! — надела очки Уилбура, а он — мои. В следующий раз придется заказать оправы разного цвета.
Но посмотришь вокруг, и понимаешь, что у меня дела не так уж и плохи. Я слышала, в салоне красоты у Опал на днях случился пожар, и Бидди Луис Отис, которая пришла сделать перманент и в тот момент сидела под сушкой, стала вопить как резаная, решив, что горят её волосы. А это всего навсего загорелись клочки волос в мусорной корзине. Озорная Птичка, помощница Опал, быстро залила огонь, всех и делов то.
Не забудьте прийти проголосовать. Никто, разумеется, не рискнул выставить свою кандидатуру, имея соперником нашего Грэди Килгора, но ему все равно будет приятно, если вы придете.
Между прочим, о Джаспере Пиви сегодня опять напечатано в «Рэйлроуд ньюс». Большой Джордж и Онзелла, наверно, им очень гордятся.
Дот Уимс
Р. S. Клуб «Маринованный огурец» устроил представление «Глупости из морозилки», которое, как всегда, вызвало бурю восторгов. Моя дражайшая половина опять спел «Красный парус на закате». Вы уж его простите. Никак не могу заставить Уилбура выучить что нибудь новенькое.
ПРИЮТ ДЛЯ ПРЕСТАРЕЛЫХ «РОЗОВАЯ ТЕРРАСА»
Старое шоссе Монтгомери, Бирмингем, штат Алабама
14 сентября 1986 г.
Когда Эвелин и миссис Тредгуд прогуливались позади приюта, в осеннем небе со счастливым гоготом пролетела стая канадских гусей.
— Ох, Эвелин, а вам бы не хотелось улететь вместе с ними? Интересно, куда это они направляются?
— Наверно, во Флориду или на Кубу.
— Вы так думаете?
— Скорее всего.
— Ну, во Флориду я бы и сама слетала, а вот на Кубе делать абсолютно нечего. Смоки говорил, что эти гуси — его друзья. Когда его спрашивали, куда он все время уезжает, Смоки отвечал: «Куда дикие гуси, туда и я».
Они проводили стаю взглядом, пока птицы не скрылись из виду, и пошли дальше.
— А утки вам нравятся?
— Да, симпатичные.
— Я их просто обожаю. Я, как бы это сказать, всегда была неравнодушна к пернатым.
— К кому?
— Ну, пернатые, знаете? Все, что с перьями, — птицы, цыплята, петухи.
— А а.
— Мы с Клео каждое утро пили кофе на веранде, смотрели, как встает солнце, и слушали птиц. Всегда выпивали по три четыре чашки чудесного горячего кофе, ели тосты с персиковым желе и разговаривали. Ну, если честно, больше говорила я, а он слушал. В наш сад прилетало столько красивых птиц! Иволги, малиновки, горлицы такие славные. Теперь таких не увидишь… Однажды Клео собрался уходить и позвал меня в сад. А перед нашим домом вечно сидели на телефонных проводах черные дрозды. Вот он и сказал: «Ты сегодня поаккуратней с телефоном, Нинни, а то, знаешь, они ведь слышат все, что ты говоришь. Лапками слушают». — Она посмотрела на Эвелин. — Как вы думаете, это правда?
— Нет. Я уверена, он просто пошутил, миссис Тредгуд.
— Ну, может, и пошутил, но с тех пор когда я хотела поделиться с кем нибудь секретом, то сначала выглядывала на улицу — проверить, нет ли там дроздов. Зря он это сказал, знал ведь, как я люблю болтать по телефону. Со всем городом болтала.
Одно время в Полустанке жило больше двухсот пятидесяти человек. Но когда перестали ходить поезда, люди разлетелись, как птички по ветру. Кто в Бирмингем уехал, кто ещё куда, да так и не вернулись.
На месте кафе построили «Макдональдс», а у шоссе отгрохали какой то супермаркет. Туда миссис Отис очень любила ходить, потому что у неё были купоны. Но я там никогда не могла найти для себя ничего подходящего, и ещё там были очень яркие лампы, прямо глаза резало. Вот и приходилось за всякой мелочью тащиться в Трутвилль, в лавку Осии. — Миссис Тредгуд замолчала. — Ох, Эвелин, слышите этот запах? Кто то готовит барбекю!
— Нет, дорогая, думаю, кто то просто жжет листья.
— Ну а мне кажется, пахнет барбекю. Вы любите барбекю, правда ведь? Я прямо таки обожаю.
Миллион долларов отдала бы за барбекю, которое готовил Большой Джордж, и за кусочек лимонного пирога Сипси. Что и говорить, барбекю он готовил лучше всех. Он делал его в большом старом железном котле, на заднем дворе кафе. Пахло на всю округу, особенно в осенние дни. Я даже у себя дома чувствовала этот запах! Смоки говорил мне, что он как то сошел с поезда и почуял его за десять миль от Полустанка. Представляете, люди аж из Бирмингема приезжали попробовать барбекю Большого Джорджа. А вы с Эдом где покупаете барбекю?
— В основном в «Голден Рул» или у Олли.
— Ну, там вроде бы неплохо готовят, но что б вы ни говорили, а лучше всех барбекю получается у цветных.
— А у них вообще все лучше получается, — сказала Эвелин. — Жалко, что я не цветная.
— В смысле, не негритянка?
— Да.
Миссис Тредгуд едва не потеряла дар речи.
— Господи Боже мой, да зачем это вам, милочка? Ведь они почти все жалеют, что не родились белыми и вечно стараются кожу сделать посветлее да волосы попрямее.
— Сейчас не стараются.
— Может, сейчас и нет, а вот раньше — да. Возблагодарите Господа нашего, что сделал вас белой. Я не представляю, чтобы кто—то мог захотеть родиться цветным!
— Ох, не знаю я, просто мне кажется, что они такие дружные, и им живется лучше, что ли. Я, как ни гляну на себя в зеркало, всегда выгляжу измученной. А они вроде только и делают, что веселятся.
Миссис Тредгуд помолчала немного, а потом сказала:
— Что ж, может, вы и правы, они действительно много веселятся. У них это как то естественно получается. Но ведь и у них есть свои печали, как у всех остальных людей. Вот я, например, не знаю ничего печальнее негритянских похорон. Они так причитают и убиваются, так рыдают. Думаю, черные все принимают ближе к сердцу, чем мы. Когда хоронили Билли, так понадобилось трое мужчин, чтобы удержать Онзеллу. Она тогда совсем сошла с ума от горя и все пыталась спрыгнуть к нему в могилу. Больше никогда в жизни, ни за какие коврижки не пойду к ним на похороны.
— Я понимаю, во всем есть и хорошие стороны, и плохие, — сказала Эвелин, — но я все равно ничего не могу поделать с собой, завидую им, и все. Мне очень хочется быть такой же свободной и открытой, как они.
— Ну, в этом я мало разбираюсь, — ответила миссис Тредгуд. — Знаю только, что, если бы мне сейчас дали барбекю и кусок пирога, я была бы совершенно счастлива.
-
-
05.04.2009 в 01:5315 октября 1949 г.
Озорной Птичке было семнадцать, когда она впервые увидела Ле Роя Грумса. Она сразу поняла, что он — мужчина её мечты, и сказала ему об этом без обиняков. Ле Рой работал поваром на поезде «Полумесяц», который по пути в Нью Йорк через Атланту останавливался в Полустанке. Через год родилась девочка, Ле Рой дал ей имя Алмондина, — так называлось блюдо из форели, он вычитал его в меню вагона ресторана.
Ле Рой был красивый, покладистый парень, много времени проводил в разъездах, слонялся по городам, большим и малым, мимо которых проходил поезд, и когда выяснилось, что он переехал к почти белой, с нежно желтой кожей девице из Нью Орлеана (в ней была лишь восьмая часть негритянской крови), Озорная Птичка чуть было не покончила с собой.
Она пребывала в полном отчаянии, когда на глаза ей попались объявления в «Слэгтаун ньюс»:
У ВАС СЛИШКОМ ТЕМНАЯ КОЖА?
ВЫ ХОТИТЕ ИМЕТЬ ЧАРУЮЩИЙ ЦВЕТ ЛИЦА?
Доктор Фред Пальмер сделает вашу кожу светлее.
ЧИСТУЮ, СВЕТЛУЮ КОЖУ
ТАК И ХОЧЕТСЯ ПОЦЕЛОВАТЬ!
Она сводит мужчин с ума.
«Саксес ойнменп» осветлит вашу кожу за пять дней.
КРАСОТА НАЧИНАЕТСЯ
СО СВЕТЛОГО ЛИЦА!
Особый осветляющий крем для лица «Белизна» — залог вашей естественной красоты.
У ВАС СЛИШКОМ КУРЧАВЫЕ ВОЛОСЫ?
Современная наука быстро справится с любыми завитками.
Лосьон «Плуко хэйр» сделает ваши волосы
Блестящими и шелковистыми, а «Релаксо» выпрямит их за неделю.
СКАЖИТЕ СВОИМ КУДРЯШКАМ «ПРОЩАЙ!»
Если у вас короткие вьющиеся волосы, купите «Долой завитки» немедленно!
Распрямляет быстро и эффективно!
Озорная Птичка перепробовала все средства, о которых прочитала в газете, и даже сверх того. Но спустя месяц она оставалась все той же девушкой на подхвате в салоне красоты, черной, как уголь и курчавой, как барашек, а Ле Рой продолжал жить в Нью Орлеане с подружкой нежно желтого цвета.
Поэтому она отвела дочку к Сипси, вернулась домой и легла на кровать умирать от любви.
Она никого не желала слушать. К ней приходила Опал и умоляла вернуться на работу, но Озорная Птичка лежала день за днем, пила джин и без конца ставила одну и ту же пластинку. Сипси сказала: лучше бы Ле Рой умер, а не валандался с другой женщиной, потому что Озорной Птичке после двух месяцев, проведенных в обнимку с бутылкой, так и не полегчало.
К счастью, слова Сипси оказались пророческими, и мистер Ле Рой Грумс отправился в мир иной с помощью сыночка своей нежно—желтой пассии, который проломил ему висок игрушечным железным грузовиком.
Получив трагическую весть, Озорная Птичка встала с постели, пошла в ванную, умылась, взбодрила себя завтраком из яичницы с ветчиной, кукурузной каши с острым соусом, печенья с маслом и сиропом, плюс три чашки горячего кофе. Потом она приняла ванну, оделась, слегка смочила волосы маслом «Дикси Пич», наложила тройной слой ярко оранжевых румян и такой же помады, закрыла за собой дверь и поехала в Бирмингем — на охоту.
В конце недели она вернулась с молодым человеком в клетчатой шляпе с зеленым пером и в коричневом габардиновом костюме. На его лице застыло удивленное выражение.
-
-
05.04.2009 в 01:55Четвертая авеню, 1049, Бирмингем, штат Алабама
21 сентября 1986 г.
Эвелин пообещала миссис Тредгуд, что расскажет о своих проблемах Господу и попросит Его о помощи, но, к сожалению, не знала, куда ей пойти. Они с Эдом не бывали в церкви с тех пор, как выросли дети, но сегодня она очень нуждалась в поддержке. Поэтому она оделась и поехала в пресвитерианскую церковь на Хайлэнд авеню, которую они когда то посещали.
Однако, подъехав к церкви, она почему то не остановилась, а направилась дальше, пока не обнаружила себя в противоположном конце города, на автостоянке Мемориальной баптистской церкви Мартина Лютера Кинга — самой большой в Бирмингеме церкви для цветных. Эвелин очень удивилась: как это её сюда занесло? Видно, наслушалась рассказов про Сипси и Онзеллу.
Всю жизнь она считала себя человеком либеральных взглядов и никогда не употребляла слова «ниггер». Но её контакты с чернокожими, как, впрочем, у большинства белых среднего класса до шестидесятых годов, ограничивались общением с прислугой — своей или кого то из друзей.
В детстве она вместе с отцом ездила иногда в южную часть города, когда он отвозил служанку домой. Та жила всего в десяти минутах езды, но Эвелин казалось, что она попадает в другую страну: музыка, одежда, дома — все было другим.
Под Рождество они отправлялись туда полюбоваться на праздничные наряды — розовые, ярко красные, желтые, на причудливые шляпы с перьями.
Конечно, в их домах работали чернокожие женщины. Но когда невдалеке показывался негр, её мать чуть ли не впадала в истерику и кричала:
«Сейчас же беги надень рубашку, черный увидит!» И по сей день Эвелин становилось немного не по себе, если поблизости оказывался цветной мужчина. Хотя, надо сказать, отношение её родителей к чернокожим ничем не отличалось от общепринятого. Считалось, что почта все они — приятные люди, чем то похожие на детей, и о них надо заботиться. У каждого из её знакомых была в запасе забавная байка о том, что сказала или сделала их служанка. Они качали головами, удивляясь, сколько в негритянских семьях детей. Многие отдавали им поношенную одежду и остатки еды, помогали в беде. Но, став постарше, Эвелин перестала ездить в южную часть города и даже думать об этом забыла, её голова была забита собственными проблемами. Поэтому в шестидесятых, когда начались беспорядки, она, как и большинство белых жителей Бирмингема, испытала шок. И все согласились, что это, вероятно, «не наши негры» такое устроили, их сбили с толку пришлые агитаторы с Севера. Кроме того, большинство голосов постановило, что «наши негры» очень довольны своим положением. Позже Эвелин удивлялась, чем она тогда думала, как могла не видеть, что творилось у неё под носом.
После оскорбительных нападок прессы и телевидения на Бирмингем его жители были смущены и расстроены. Ни одно из тысяч и тысяч добрых дел, щедро творимых одной расой по отношению к другой, не было упомянуто.
Но через двадцать пять лет в Бирмингеме мэром стал черный, а ещё в 1975 году этот город, некогда получивший прозвище Города Ненависти и Страха, в журнале «Лук», был назван Городом для Всех Американцев. В статье говорилось, что многие сожженные мосты отстроили заново, и негры, которые когда то уехали на Север, теперь возвращаются. Да, многое изменилось для всех.
Эвелин это знала, и тем не менее, сидя в машине на стоянке у церкви, удивлялась, сколько вокруг неё «кадиллаков» и «мерседесов». Она слышала, что в Бирмингеме есть богатые негры, но видеть их ей никогда не доводилось.
Пока она наблюдала, как съезжаются прихожане, к ней неожиданно вернулся её застарелый страх перед «цветным мужчиной». Она нервно оглядела машину, убедилась, что все дверцы заперты, и уже собралась было уехать, когда мимо прошествовало смеющееся семейство: отец, мать и двое детишек. Это вернуло её к действительности, и она успокоилась так же внезапно, как испугалась. Спустя несколько минут, собрав в кулак все свое мужество, Эвелин вошла в церковь.
Ее била дрожь, хотя привратник с гвоздикой в петлице улыбнулся ей, сказал «доброе утро» и проводил к скамье. Сердце колотилось как бешеное, коленки тряслись. Эвелин хотела сесть сзади, но он торжественно провел её прямо в центр. Ее бросало в пот, не хватало воздуха. Кажется, несколько человек оглянулись на нее. Двое ребятишек, вывернув шеи, смотрели на Эвелин во все глаза; она улыбнулась, но они не улыбнулись ей в ответ. Она решила уйти, но тут в церковь вошли мужчина с женщиной и сели рядом. Как всегда, она застряла посередине. Впервые в жизни вокруг неё не было ни одного белого, только негры.
Она сразу почувствовала себя в полном смысле слова белой вороной, не раскрашенной страницей цветной книжки, единственным белым цветком в саду.
Около неё сидела девушка в потрясающем наряде. Такие Эвелин видела только в журналах. В этом светло сером шелковом платье, в туфлях и с сумочкой из змеиной кожи она вполне могла бы работать моделью, демонстрировать высокую моду где нибудь в Нью Йорке. Осмотревшись, Эвелин поняла, что никогда раньше не видела столько красиво одетых людей в одном месте. Мужчин ей трудно было оценить — по её мнению, они носили слишком облегающие брюки, — поэтому она принялась разглядывать женщин.
Вообще то ей всегда нравилась их сила и способность к состраданию. Она удивлялась тому, с какой любовью и заботой относятся они к белым детям, как нежно и терпеливо ухаживают за белыми стариками и старухами. Она, наверно, так не смогла бы.
Эвелин смотрела, как они здороваются, с какой замечательной простотой общаются друг с другом, с какой естественной грацией двигаются, — даже толстушки.
Она не хотела бы испытать на себе их гнев, но с удовольствием посмотрела бы на того, кто осмелится назвать кого нибудь из них толстой коровой.
Оказывается, она видела негров всю свою жизнь и никогда по — настоящему не могла их разглядеть. Эти женщины были красивы — худенькие коричневые девочки со скулами, как у египетских богинь, и крупные роскошные женщины с пышной грудью.
Разве можно представить, что когда то эти люди из кожи вон лезли, чтобы стать похожими на белых! Да они в могилах должны хохотать, глядя на нынешних белых юнцов, выходцев из среднего класса, которые надрываются на эстраде, стараясь подражать черным певцам, и на белых девушек с высокими прическами в африканском стиле. Выходит, они поменялись ролями…
Эвелин начала понемногу приходить в себя. Ей почему то казалось, что эта церковь изнутри сильно отличается от обычной, но, оглядевшись, она убедилась, что церковь похожа на дюжину других в Бирмингеме, куда ходят белые. Неожиданно, без всякого вступления, орган разразился аккордом, и 250 хористов, облаченных в ярко красные и темно бордовые одеяния, запели с такой силой, что её чуть не смело со скамьи:
О, счастлив я,
Как счастлив я,
Иисус грехи мои простил,
Вернул мне радость бытия,
Словам молитвы научил…
О, счастлив я, .
Как счастлив я,
Иисус грехи мои простил,
О, радость, радость бытия…
-
-
05.04.2009 в 01:56Она ошибалась: эта церковь была совсем не похожа на церковь для белых, а слова священника сильно отличались от сухих, безжизненных проповедей, к которым она привыкла.
Его истовая любовь к Богу полыхала, словно бушующее пламя, находя отклик в сердце каждого прихожанина. Страстно и убедительно говорил он, что Бог — это не возмездие, но сама доброта, и любовь, и прощение, и радость. Он пел, пританцовывал, расхаживал по залу. Пот струился по его сияющему лицу, и время от времени он утирал лоб белым платком, который держал в правой руке. Он пел, а собравшиеся вторили ему:
— И не будет у вас радости, пока не полюбите ближнего своего…
— Не будет…
— Возлюбите врагов своих…
— Возлюбим…
— Избавьтесь от старых обид…
— Избавимся…
— Гоните от себя этого дьявола — зависть…
— Изгоним…
— Бог прощает…
— Да, Он прощает…
— Почему же вы не можете простить?
— Воистину, почему же…
— Человеку свойственно ошибаться, а Господу — прощать…
— Прощать…
— Не будет воскресения тем, кто поражен грехом…
— Не будет…
— Но Господь может протянуть руку, чтобы мы поднялись…
— Может…
— Господь добр…
— Добр…
— О, как добр наш Господь…
— Как добр…
— Какого друга обрели мы в Иисусе…
— Какого друга…
— Благодарим Тебя, Иисус! Благодарим Тебя, Иисус! Всемилостивый и всемогущий Господь наш! Этим утром мы славим имя Твое и благодарим Тебя! Аллилуйя, Иисус! Аллилуйя!
Когда он закончил, вся церковь взорвалась возгласами «Аминь!» и «Аллилуйя!», и снова вступила хор, и трепет охватил души…
— Омылись ли кровью вы? Очищающей душу кровью Агнца Божьего? Скажите мне, возлюбленные чада Господни, омылись ли вы кровью…
Эвелин никогда не отличалась особой религиозностью, но сегодня какая то сила подняла её и вознесла над страхом, который камнем тянул её вниз. Она ощутила, как сердце её открылось и наполнилось чистой радостью жизни.
Она подошла к алтарю, и белый Иисус, измученный, исхудалый, в терновом венце, взглянул на неё с креста и сказал:
— Прости их, дитя мое, ибо не ведают, что творят…
Миссис Тредгуд оказалась права. Эвелин принесла свои беды к Господу, и он снял бремя с её души.
Она глубоко вздохнула, и тяжкий груз обиды и ненависти вышел из неё вместе с дыханием, унося с собой Тованду. Отныне она свободна!
И в этот момент она простила парня из супермаркета, и маминого доктора, и тех девиц с автостоянки… Она простила себя. Отныне она свободна. Свободна — как эти люди, которые прошли через все страдания и не позволили ненависти и страху убить в них любовь.
Преподобный Портер попросил верующих взяться за руки. Красивая девушка, соседка Эвелин, протянула ей руку и сказала:
— Благослови вас Бог!
Эвелин стиснула ей ладонь и прошептала в ответ:
— Спасибо. Огромное вам спасибо.
Стоя в дверях, она последний раз оглядела церковь. Наверно, она пришла сюда в надежде понять, что значит быть черным. Но теперь ей ясно: она никогда этого не поймет, точно так же, как они не поймут, что значит быть белым. Больше она не придет сюда, потому что это место принадлежало только им. Но здесь впервые в жизни она почувствовала радость. Настоящую радость. Ту, которую заметила в глазах миссис Тредгуд, но раньше не понимала, что она означает. Сегодня она в первый раз испытала это чувство и теперь не забудет его до конца дней. Вот было бы замечательно рассказать всем этим людям, как много значил для неё сегодняшний день!
И совсем уж было бы хорошо, если б Эвелин знала, что девушка, которая пожала ей руку, была старшей дочерью Джаспера Пиви, проводника спального вагона, который, как и она сама, прошел через это.
-
-
05.04.2009 в 01:561 июня 1950 г.
ЛУЧШИЙ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНИК МЕСЯЦА
«Все, чего он хочет, — это видеть людей довольными и сделать их путешествие как можно более приятным. Кто же более достоин звания лучшего железнодорожного работника месяца?» Так говорит пассажир «Серебряного полумесяца» Сесиль Лэйни о проводнике спального вагона Джаспере О.Пиви.
Этого замечательного проводника хвалят с тех пор, как в 17 лет он начал работать носильщиком на вокзале Бирмингема, штат Алабама. Потом он работал поваром, грузчиком, официантом вагона — ресторана и, наконец, в 1935 году получил место проводника спального вагона. В 1947 году его выбрали президентом бирмингемского отделения «Братства проводников спальных вагонов».
Далее мистер Лэйни продолжает: "Джаспер начинает заботиться о вас с той самой минуты, как вы сели в поезд. Он специально проверяет, все ли пассажиры правильно разместили багаж, и на время поездки у него припасено множество всяких хитростей и услуг, чтобы ваше путешествие прошло с комфортом, а чтобы вас не покидало хорошее настроение, у него всегда наготове широкая улыбка и заразительный смех. За несколько минут до прибытия на станцию он сообщает:
«Примерно через пять минут мы подъезжаем к станции такой то. Я с удовольствием помогу вам, вынести багаж».
Во время поездки Джаспер становится вашим преданным другом, гостеприимным хозяином, неусыпным стражем, создателем уюта. Он развлекает детей и помогает уставшим матерям, он самый услужливый и умелый помощник, за что пассажиры ему глубоко благодарны. В наше время найти такого человека почти невозможно".
Джаспер — член церковного совета в баптистской церкви на Шестнадцатой улице в Бирмингеме и отец четырех дочерей: две из них преподают в школе, ещё одна учится на медицинскую сестру, а младшая собирается ехать в Нью Йорк учиться музыке.
Мы поздравляем нашего Джаспера О.Пиви, лучшего железнодорожника месяца.
ЕЖЕНЕДЕЛЬНИК МИССИС УИМС
«Бюллетень Полустанка»
27 августа 1955 г.
СОРТИРОВОЧНАЯ СТАНЦИЯ ЗАКРЫВАЕТСЯ
Конечно, все мы были страшно опечалены, узнав о закрытии железнодорожной сортировочной станции. Теперь, когда нас покинули почти все поезда, похоже, нам предстоят и другие потери: многие старые друзья уезжают отсюда. Остается только надеяться, что в скором времени дорога вновь оживет. Смолкли гудки, почти не слышно стука колес проходящих мимо нашего городка поездов, и кажется, что чего то не хватает.
Грэди Килгор, уволенный в отставку железнодорожный детектив, сказал, что страна не сможет существовать без железных дорог и требуется только время, чтобы правительство поняло это. Надеюсь, компания скоро очухается, и поезда вновь побегут по рельсам.
Сперва закрылась «Джорджия Пасифик Сиборд», а теперь вот и наша. Одна только Южная железная дорога пока держится. У меня такое ощущение, что пассажиры больше никому не нужны.
А ещё ходят слухи, что может закрыться кафе. Иджи говорит, что дела идут совсем плохо.
Кстати, моя дражайшая половина уверяет, что он болел пневмонией не восемь дней, а целых десять. Ох уж эти мужчины!
Дот Уимс
-
-
05.04.2009 в 01:56Спальный вагон № 16
23 декабря 1958 г.
Джаспер Пиви сидел в ночной тишине, а поезд скользил мимо заснеженных ландшафтов, и луна поблескивала на белых убегающих полях.
За обледенелым окном подмораживало, но в вагоне было тепло и уютно. В такие минуты он чувствовал себя в полной безопасности. Ни волнений, ни улыбок, от которых так устаешь за день. Тишина.
Мимо проносились красные и зеленые огоньки станций, а с приближением темноты в маленьких городках загорались фонари — один за другим.
До выхода на пенсию (весьма приличную) ему оставался всего лишь месяц. Джаспер приехал в Бирмингем через год после своего брата Артиса, и, хотя они были близнецами и оба по закону считались неграми, жили они совершенно разной жизнью.
Джаспер любил брата, но почти не видел его.
Артис быстро обосновался среди бесшабашной чернокожей братии на Четвертой авеню, где день и ночь крутили зажигательный джаз и играли в кости. А Джаспер снял комнату в Христианском пансионе в четырех кварталах от Артиса и в первое же воскресенье отправился в баптистскую церковь на Шестнадцатой улице. Там то мисс Бланш Мэйбери и положила глаз на мальчишку с кремовой кожей и веснушками, доставшимися ему от матери. Бланш была единственной дочерью мистера Чарльза Мэйбери, уважаемого горожанина, известного преподавателя и директора негритянской средней школы. Благодаря этому обстоятельству Джаспера приняли в круг избранных, в высший класс черного общества.
Когда они поженились, отец Бланш был несколько разочарован уровнем образования Джаспера, однако цвет его кожи и манеры с лихвой искупали этот недостаток.
После женитьбы Джаспер стал работать как проклятый. И пока Артис транжирил деньги на шмотки и женщин, Джаспер ночевал в промозглых, переполненных крысами комнатушках, которые компания предоставляла проводникам во время долгих стоянок в других городах. Он экономил, мечтая о дне, когда они с Бланш придут в магазин музыкальных инструментов и купят пианино. Пианино в доме кое что значило. Он отдавал десять процентов своих доходов церкви и открыл счет на обучение детей в банке для темнокожих «Берегите пенни». Он не брал в рот ни капли спиртного, в жизни не украл ни цента и никогда не занимал денег. Он был первым среди бирмингемских негров, кто переехал в белый квартал Энон Ридж, позже получивший название Динамитного Холма. После того как ку — клукс клан взорвал дом Джаспера и ещё несколько соседних домов из красного кирпича, он, в отличие от многих, не уехал. Он годами выслушивал оклики вроде «Эй, Самбо!», «Эй, бой!», мыл плевательницы, туалеты, чистил ботинки и перетаскал столько багажа, что по ночам ему не давала уснуть боль в спине и плечах. Он часто плакал от унижения, когда в случаях воровства железнодорожные детективы обыскивали в первую очередь шкафчики проводников.
Он повторял дасэркал и дамэмкал, и улыбался, и среди ночи приносил выпивку крикливым торговым агентам, и вытирал за ними блевотину, и сносил оскорбления от надменных белых женщин. Ребятишки называли его ниггером, белые кондукторы издевались над ним так, будто он грязь под ногами, а его чаевые воровали другие проводники.
Он выдержал все.
Похоронный полис на его семью был выплачен, и все четверо его детей учились в колледже, и ни одному из них никогда не придется жить на чаевые. Вот эта единственная мысль и помогала ему держаться все долгие, тяжкие, согнувшие его спину годы.
Только эта мысль — и ещё поезда. Если его брат Артис был влюблен в город, то Джаспер обожал поезда. Поезда, с темными, полированными, красного дерева стенками пассажирских вагонов, с барами, красными плюшевыми сиденьями. Поезда, с их поэтическими названиями — «Закат», «Королевская пальма», «Город Нью Орлеан», «Летун Дикси», «Огненная мушка», «Рассвет», «Палметто», «Черный алмаз», «Южная красавица», «Серебряная звезда»…
Сегодня ночью он ехал на «Серебряной комете», которая своими плавными линиями была похожа на гибкую серебряную трубу. Нью—Орлеан — Нью Йорк и обратно — один из последних могикан, ещё уцелевший. Он оплакивал каждый из этих прекрасных поездов, когда, один за другим, их снимали с рельсов и отправляли отдыхать в ангары сортировочных станций, как старых, постепенно вымирающих аристократов, — антикварные реликвии ушедших времен. И сегодня он ощущал себя одним из этих поездов… снятый с путей, никому не нужный, последний из первых, бесполезный…
Вчера он случайно услышал, как его внук Мохаммед Абдул Пиви говорит матери, что стесняется ходить с дедом, потому что тот заискивает перед белыми и чудно ведет себя в церкви, распевая давным давно устаревшие негритянские песни в стиле рэгтайма.
Джаспер понимал, что его время кончилось, так же как кончилось время его старых друзей, покоившихся в ангарах. И все же ему бы хотелось, чтобы это случилось как то по другому. Всю жизни он шел по тому единственному пути, который выбрал. Но он прошел его до конца.
-
-
05.04.2009 в 01:57Новейший отель Бирмингема, Вторая авеню, 411, Бирмингем, штат Алабама
23 декабря 1965 г.
От заколоченного досками железнодорожного вокзала Смоки перешел на другую сторону улицы, к отелю, который, возможно, и мог бы сойти за новейший лет тридцать пять тому назад, но сейчас в его комнате стояли только кровать и стул, а с потолка на шнуре свисала маленькая пыльная лампочка в сорок ватт. В комнатушке было почти темно, лишь бледно желтый свет сочился из фрамуги над дверью, покрытой толстым слоем блестящей коричневой краски.
Смоки Одиночка курил, смотрел в окно на холодную, мокрую улицу внизу и вспоминал о старых добрых временах, когда в лунном ореоле танцевали маленькие звезды, и все реки были сладкими, как виски. Когда он мог глубоко вдохнуть свежего морозного воздуха, и кашель при этом не пробирал его до кишок. Когда Иджи, Руфь и Культяшка жили в пристройке кафе, а поезда ещё бегали по рельсам. То время, неповторимое время, такое далекое… Мгновенье промелькнуло с тех пор…
Воспоминания все ещё жили в нем, и этой ночью он, как обычно, отыскивал их в своей памяти, пытался поймать в неверном лунном свете. То и дело ему удавалось схватить одно из них, и он садился на него верхом, мчался вскачь, и это было похоже на волшебство. Старая песенка бесконечно крутилась у него в голове:
Колечки дыма голубого,
Куда летите вы? —
И снова
Колечки дыма голубого
В морозном воздухе ночном
Ах, эти дымные колечки,
Пустые синие сердечки,
И снова — тихие колечки —
Все о тебе, все об одном.
ПРИЮТ ДЛЯ ПРЕСТАРЕЛЫХ «РОЗОВАЯ ТЕРРАСА»
Старое шоссе Монтгомери, Бирмингем, штат Алабама
22 сентября 1986 г.
Когда Эвелин Коуч вошла в комнату, миссис Тредгуд спала, и все прожитые годы явственно проступили на её лице. Эвелин вдруг поняла, какая старая её подруга, и, испугавшись, потрясла её за плечо:
— Миссис Тредгуд!
Миссис Тредгуд открыла глаза, пригладила волосы и сразу заговорила:
— Ой, Эвелин! Вы давно здесь?
— Нет, только вошла.
— Никогда не позволяйте мне спать в дни посещений. Обещаете?
Эвелин села и протянула ей бумажную тарелку, на которой лежали бутерброд с барбекю, кусок лимонного пирога, вилка и салфетка.
— Ой, Эвелин! — Миссис Тредгуд села в кровати. — Где вы все это взяли? В кафе?
— Нет, сама приготовила. Специально для вас.
— Сама? Ну, дай вам Бог здоровья.
Эвелин заметила, что за последние два месяца её подруга стала больше путаться во времени, принимая прошлое за настоящее, и порой называла её Клео. Иногда она сама ловила себя на этом и смеялась, но чем дальше, тем реже она это замечала.
— Извините, что я так разоспалась. Хотя не я одна, у нас тут все сонные ходят.
— Что, ночью не спится?
— Милочка, да тут неделями никто не может уснуть с тех пор, как Веста Эдкок повадилась по ночам трезвонить по телефону. Всех обзванивает — от президента до мэра. Вчера вот звонила английской королеве, на что то жаловалась. Расфуфырится и давай колобродить до утра.
— Да почему ж она дверь то свою не закроет?
— Она закрывает.
— Ну, тогда пусть у неё из комнаты уберут телефон.
— Да уже убрали, милочка, только до неё это никак не дойдет. Все равно звонит и звонит.
— Боже мой! Она что, сумасшедшая?
— Ну, можно сказать и по другому, — вяло возразила миссис Тредгуд. — Она вроде как в другом мире живет.
— Да, наверное, вы правы.
— Знаете, милочка, я бы сейчас не отказалась от стаканчика чего нибудь прохладительного пирог запить. Вас не затруднит принести? Я бы и сама сходила, но мне с моим зрением трудно попасть монеткой в щель автомата.
— Ну конечно. Простите, что сама не догадалась.
— Вот, возьмите пять центов.
— Ой, миссис Тредгуд, глупости какие! Позвольте мне угостить вас. Это такая мелочь!
— Нет, — решительно возразила миссис Тредгуд. — Нет, Эвелин, пожалуйста, возьмите деньги. Нечего на меня столько тратить. Я не буду пить, если не возьмете.
Под конец Эвелин сдалась, взяла монетку и как обычно, купила банку лимонада за семьдесят пять центов.
— Спасибо, милочка. Я вам никогда не говорила, что ненавижу брюссельскую капусту?
— Нет. За что же вы так невзлюбили бедную брюссельскую капусту?
— Трудно сказать. Не люблю, и все. Но всех остальных её родственников очень даже уважаю. Но только не замороженные овощи, и не консервированные. Люблю свежую сладкую кукурузу, лимскую фасоль и хороший коровий горох. И ещё жареные зеленые помидоры.
— А вы знаете, что помидор — это фрукт? — спросила Эвелин.
Миссис Тредгуд удивилась:
— Что вы говорите!
— Да, фрукт.
-
-
05.04.2009 в 01:57— Не может быть! Я всю жизнь считала, что это овощи, и готовила их как овощи. Помидоры — фрукты?
— Да.
— А вы уверены?
— О да. Я вычитала это в книге по домоводству.
— Ох, нет, мне вредно об этом думать. Давайте считать, что вы мне ничего об этом не говорили. Ну, а брюссельская капуста — овощ, правда же?
— Несомненно.
— Ну и ладно. Мне хоть немного легче стало. А как насчет стручковой фасоли? Вы же не будете утверждать, что это тоже фрукт?
— Нет, фасоль — овощ.
— Ну и ладненько.
Она доела пирог, о чем то вспомнила и улыбнулась.
— Знаете, Эвелин, вчера ночью мне приснился чудный сон. Я так ясно его видела, будто наяву. Мне снилось, что мама и папа Тредгуды стоят на крылечке старого дома и машут мне, мол, иди сюда. А потом появились Клео и Альберт, и все Тредгуды собрались на ступеньках и стали меня звать. Я так хотела подойти к ним, но понимала, что нельзя. И говорю им, мол, сейчас не могу прийти, пока миссис Отис не станет лучше. А мама сказала своим тихим, добрым голосом: «Ты поторопись, Нинни, мы все тебя заждались». — Миссис Тредгуд повернулась к Эвелин: — Иногда мне прямо не терпится попасть на небеса. Жду — не дождусь. Первое, что я там сделаю, — это поищу старого Железнодорожного Билла, тогда ведь так и не узнали, кто он был на самом деле. Конечно, это был негр, но я уверена, что он попал на небеса. Как вы думаете, Эвелин, попал или нет?
— Я уверена, что попал.
— Что ж, если кто и заслужил жить в раю, так это он. Надеюсь, я его сразу узнаю, когда увижу.
КАФЕ «ПОЛУСТАНОК»
Полустанок, штат Алабама
3 февраля 1939 г.
Наступило время обеда, и маленький зал был до отказа набит рабочими с железной дороги. Грэди Килгор подошел к двери в кухню и крикнул:
— Эй, Сипси, дай ка мне побольше ваших жареных зеленых помидоров и приготовь чаю со льдом, ладно? А то я спешу.
Сипси дала ему тарелку, и он пошел искать свободное место. Зима 1939 года была пятой с тех пор, как Железнодорожный Билл начал грабить поезда. Чарли Флауэр, инженер Южной железной дороги, сказал Килгору:
— Ну, Грэди, говорят, старина Железнодорожный Билл прошлой ночью опять грабанул поезд. Что ж вы, сыщики, никак не поймаете этого парня?
Грэди подсел к стойке и принялся за еду. Мужчины засмеялись.
— Вы, ребята, конечно, можете хохотать сколько душе угодно, но лично я не вижу тут ничего смешного. За последние две недели этот сукин сын обчистил уже пять поездов.
Джек Баттс сказал с ухмылкой:
— Я так понимаю, этот ниггер заставил вас жирок порастрясти.
Сидевший рядом с ним Уилбур Уимс, улыбаясь, жевал зубочистку.
— А я слыхал, будто он опустошил целый вагон с консервами между Полустанком и Аннистоном, а ниггеры до рассвета успели все подобрать.
— Н да, и это ещё не все, — сказал Грэди. — Черномазый ублюдок сбросил с поезда семнадцать окороков, принадлежавших федеральному правительству Соединенных Штатов, причем среди бела дня. Совсем обнаглел!
Сипси хихикнула и поставила перед ним чай со льдом. Грэди потянулся за сахаром.
— Знаешь, Сипси, это совсем не смешно. Теперь сюда припрется инспектор из Чикаго, прижмет он мне хвост, как пить дать. А я, между прочим, сейчас поеду в Бирмингем встречать его. Ч черт, мы и так уже лишних шесть человек на это дело бросили. Этот сукин сын скоро доведет меня до белого каления.
— А я слышал, — сказал Джек, — что вы до сих пор не знаете, как он забирается на поезда и откуда ему известно, в каком из них продовольствие. И как же ему удается от вас улизнуть?
— Грэди, — подхватил Уилбур, — говорят, ты и близко к нему ещё ни разу не подбирался.
— Да пошли вы к черту! Арт Бевинс почти достал его вчера ночью за Гейт сити. Минуты на две опоздал, так что недолго ему бегать осталось, вот увидите.
К столику подошла Иджи.
— Эй, Грэди, не хотите в подмогу Культяшку? Может, ему повезет больше?
Грэди огрызнулся:
— Иджи, а может, ты заткнешься и дашь мне ещё этих чертовых помидоров, — и сунул ей пустую тарелку.
Руфь за стойкой отсчитывала Уилбуру сдачу.
— Ну правда, Грэди, я не понимаю, какой от этого парня вред? Бедняги из Трутвилля почти умирают с голода, и если бы он не сбрасывал им уголь, многие замерзли бы до смерти.
— Так то оно так, Руфь. Скажу тебе честно, никто не стал бы переживать из за нескольких банок фасоли или пары тройки горстей угля. Но все это уже вышло за рамки, компания теперь по двенадцать лишних человек к поездам приставляет, а мне приходится работать по ночам.
Смоки Одиночка сидел у края стойки, пил кофе и курил трубку.
— Двенадцать человек против одного несчастного ниггера? По мне, это все равно что из пушки по воробьям палить.
— Да не расстраивайся ты так, Грэди. — Иджи похлопала его по спине. — Сипси мне растолковала, почему вы его никак не поймаете. Потому что он может превращаться в зверей: хочет — в лису, а хочет — в кролика. Как думаешь, Грэди, это правда?
Уилбур поинтересовался, какая награда причитается за его поимку.
— Сегодня утром было двести пятьдесят долларов, — ответил Грэди. — Может, и до пятисот дойдет, пока вся эта чертовщина не кончится.
Уилбур покачал головой:
— Дьявол, да ведь это целая куча денег! А как, говоришь, он выглядит?
— Ну, если верить нашим парням, — обычный старый ниггер с чулком на голове.
— Причем умный ниггер, — сказал Смоки.
— Н да, может, и так. Но я тебе клянусь, когда я его поймаю, ему плохо придется. Ч черт, я неделями не сплю по человечески, дома, в своей постели.
— Да брось, Грэди! — воскликнул Уилбур. — Насколько я знаю, тебе к этому не привыкать.
Все засмеялись.
А когда Джек Баттс, который тоже был членом клуба «Маринованный огурец», сказал: «Да а, нелегко тебе приходится. Я слышал, Ева Бейтс тоже жаловалась», кафе чуть не рухнуло от хохота.
— И как тебе, Джек, не стыдно, — укоризненно заметал Чарли. — Разве можно так обижать бедную Еву?
Грэди встал и мрачно оглядел мужчин.
— Знаете, что я вам скажу? В этом кафе одни болваны собрались. Да, черт подери, абсолютно тупые болваны, все до одного! — Он подошел к вешалке, надел шляпу и обернулся: — Это кафе следовало назвать Кафе Болванов. Я, пожалуй, подыщу себе другое место.
Все, включая Грэди, засмеялись, потому что это было единственное кафе на всю округу. Он вышел и отправился в Бирмингем.
-
-
05.04.2009 в 01:58Атланта, штат Джорджия
27 ноября 1986 г.
Культяшка Тредгуд, который в свои пятьдесят семь все ещё держался молодцом, зашел к своей дочери Норме на праздничный обед в честь Дня благодарения. Он только что посмотрел футбольный матч Алабама — Теннеси и теперь беседовал со своим зятем Маком, внучкой Линдой и её тощим приятелем в очках, который учился на мануального терапевта. Все пили кофе с ореховым пирогом.
Культяшка повернулся к парнишке в очках:
— Знаешь, у меня был дядя Клео, тоже мануальный терапевт. Конечно, он на этом ни цента не заработал, потому как весь город лечил бесплатно. Правда, это было во время Великой депрессии, так что денег все равно ни у кого не было.
А моя мама и тетя Иджи в ту пору держали кафе — ничего особенного, домишко с сосновую шишку. Но вот что я вам скажу: и мы всегда ели досыта, и все, кто туда заглядывал, тоже голодными не уходили. Ни черные, ни белые. Тетя Иджи никого не выгоняла, и все знали, что если человека припрет, она никогда не откажет в глотке спиртного.
У неё всегда была припасена бутылочка в кармане фартука, а мама сердилась: «Иджи, ты потакаешь их дурным привычкам». Но тетя Иджи и сама была не прочь пропустить стаканчик, и знаете, что она говорила? «Руфь, не хлебом единым жив человек».
Иногда к нам в день заходило по десять—пятнадцать бродяг. Но они всегда предлагали что нибудь сделать, старались отработать обед. Не то что эти нынешние. И листья убирали во дворе, и дорожки подметали. Тетя Иджи давала им какую нибудь работу, чтобы они не чувствовали себя нахлебниками. Даже разрешала им посидеть со мной, мол, пусть им кажется, будто они помогают. И почти все они были хорошими ребятами, просто удача от них отвернулась. А самым большим другом тети Иджи был старый бродяга Смоки Одиночка. Господи, да ему можно было доверить собственную жизнь! Ни разу чужого не взял.
У этих безработных был свой кодекс чести. Смоки рассказывал, что как то раз они поймали бродягу, который украл в одном доме не то серебряные вилки, не то ложки. Так они его убили, а серебро вернули хозяевам. Мы тогда даже двери не запирали. Эти, новые, что бродят теперь по дорогам, совсем из другого теста. Лоботрясы да наркоманы, и слепого обворуют. Но у тети Иджи ни единой вещички не пропало. — Он засмеялся. — А может, все дело было в револьвере, который она хранила под кроватью. Крепкая была женщина, как каленое железо, правда, Пегги?
Пегги крикнула из кухни:
— Да нет, я бы сказала — покрепче.
— Конечно, чаще это была просто игра на зрителя, но она могла и всерьез расхулиганиться. У неё была давнишняя вражда с одним старым проповедником из баптистской церкви, где мама преподавала в воскресной школе. Ох и доставалось же ему! Он был трезвенником и однажды в воскресной проповеди прошелся насчет её подруги Евы Бейтс. Вы бы видели, как разозлилась тетя Иджи! До конца своих дней не простила ему этого. Когда в город приезжал какой нибудь бездельник, которому позарез нужно было виски, она отводила его за кафе, показывала на дом преподобного Скроггинса и говорила: «Видите вон тот зеленый домик? Идите туда и постучите в дверь. Хозяин — лучший самогонщик в штате». Но это не все… Она посылала туда и других обормотов, которые кой чего другого искали.
Из кухни вышла Пегги и села рядом с ним.
— Культяшка, хватит трепаться!
Он засмеялся:
— А что, я серьезно. Вечно она ему всякие пакости устраивала. Ей просто нравилось, чтобы люди думали о ней плохо. А на самом деле она была мягкой, как зефир. Вот, например, когда Бобби Ли, сынка этого проповедника, арестовали, как вы думаете, кому он позвонил? Ей и больше никому. Попросил, чтобы приехала и вытащила его из участка.
Этот Бобби Ли с двумя не то тремя дружками поперся в Бирмингем и наклюкался до такой степени, что стал бегать по улицам в исподнем, а потом начал кидать с седьмого этажа бутылки из под воды. Только в эти бутылки Бобби Ли наливал не воду, а чернила, и одну уронил на жену члена муниципального совета, как раз когда она направлялась в отель на вечеринку.
Тете Иджи стоило двести долларов отмазать его от тюрьмы и ещё двести, чтобы имя Бобби вычеркнули из протоколов, и у него не было привода в полицию, и папаша ничего не узнал. Я ездил тогда с ней и помню, что она сказала Бобби, когда мы вернулись домой. «Если хоть кому нибудь проболтаешься о том, что я сделала, отстрелю тебе сам знаешь что». Она бы не пережила, если б кто узнал, что она совершила добрый поступок, тем более ради сына проповедника.
Да и вся эта компашка из клуба «Маринованный огурец» была вроде нее. Они много хорошего делали, и никто об этом не догадывался. Но самое смешное в этой истории было то, что Бобби Ли стал известным адвокатом, а потом и генеральным прокурором штата.
Дочь Культяшки Норма принялась убирать со стола посуду.
— Папа, расскажи им про Железнодорожного Билла.
Линда бросила на мать недовольный взгляд. Культяшка усмехнулся:
— Про Железнодорожного Билла? Бог ты мой, неужели вы хотите послушать про Билла?
Парень, которому хотелось только одного — поскорей утащить Линду в какое нибудь укромное местечко, нехотя сказал:
— Да, сэр, я с удовольствием послушаю.
Мак улыбнулся жене. Они эту историю слышали раз сто и знали, что Культяшка обожает её рассказывать.
— Ну хорошо, тогда слушайте. Это было во время Великой депрессии. Один человек, которого прозвали Железнодорожным Биллом, повадился каким то образом забираться в поезда с правительственными запасами и сбрасывать цветным продукты. И его ни разу не поймали — он всегда ухитрялся спрыгнуть до того, как его засекут. Так продолжалось несколько лет, и скоро цветные стали придумывать про него всякие небылицы. Божились, что однажды видели, как он превратился в лису и пробежал двадцать миль по забору с колючей проволокой. Еще они уверяли, что он носит длинное черное пальто и черный чулок на голове. Даже песню про него сочинили. Сипси говорила, что каждое воскресенье они молятся за Железнодорожного Билла, чтобы Бог его защитил.
Железная дорога назначила за его голову огромную награду, но в Полустанке не нашлось ни одного предателя, его никто не выдал, даже если и догадывался, кто он такой. Все только удивлялись и строили разные догадки.
Я почему то решил, что Железнодорожный Билл — это Артис Пиви, сын нашего повара. Он был примерно такого же роста и быстрый, как молния. Я день и ночь ходил за ним по пятам, но так и не застукал. Мне было тогда лет девять десять, и я бы отдал все на свете, лишь бы увидеть его в действии.
Помню, однажды рано утром, светло уже было, мне приспичило в туалет. Я ещё толком не проснулся, и когда подошел к ванной комнате, там были мама и тетя Иджи, а в раковину лилась вода. Мама посмотрела на меня и сказала: «Подожди минутку, милый». И захлопнула дверь перед моим носом.
Ну я, конечно, давай хныкать: скорей, мам, я не могу ждать — сами знаете, как это бывает у детей. Я слышал, как они разговаривали, а потом вышли, и тетя Иджи вытирала полотенцем лицо и руки. Когда я зашел в ванную, раковина была грязной от угольной пыли, а на полу за дверью валялся черный чулок — маска!
И тут до меня дошло, почему они вечно шушукаются со стариком Грэди Килгором, железнодорожным детективом. Он просвещал их о расписании продуктовых поездов… А моя тетя Иджи грабила их все эти годы.
Линда спросила:
— Дедушка, а ты в этом уверен?
— Конечно. Твоя тетя Иджи как только не сходила с ума! — Он повернулся к Маку. — А я тебе когда нибудь рассказывал, что она учудила, когда Уилбур и Дот Уимс поженились? Как они съездили на медовый месяц в Бирмингем?
— Да нет вроде бы, не припомню.
-
-
05.04.2009 в 01:58— Да брось ты, все нормально. В общем, старина Уилбур был членом клуба «Маринованный огурец», и прямо после свадьбы тетя Иджи и вся их компания сели в машину и покатили в Бирмингем. Там они подкупили администратора в отеле, чтобы впустил их в номер люкс, который Уилбур снял для медового месяца, и разложили на кровати все эти смешные штучки… Бог ты мой, чего там только не было!
— Культяшка! — строго сказала Пегги.
Он засмеялся:
— Ладно, черт, я точно не знаю, что там было. В общем, сели они в машину и укатили домой, а когда молодожены вернулись из Бирмингема, Уилбура спросили, как ему понравился его номер люкс в «Рэдмонде». И тут выяснилось, что они перепутали отель и до смерти перепугали какую то пару молодоженов.
Пегги укоризненно покачала головой:
— Ну вы можете себе такое представить?
Норма высунула голову из кухни:
— Пап, расскажи им, как ты ловил зубаток в Уорриор ривер.
Культяшка прямо загорелся:
— Ну ладно. Вы не поверите, какие огромные были эти зубатки. Помню, однажды шел дождь, и у меня так сильно клюнуло, что я слетел с берега. Мне пришлось сражаться с этой рыбиной, а то она утащила бы меня в реку. Сверкали молнии, а я изо всех сил боролся за жизнь и часа через четыре выудил таки эту сумасшедшую громадину из воды. И надо вам сказать, весила она фунтов двадцать, а то и больше, и была вот такой длины!..
Культяшка развел единственной рукой.
Будущий тощий мануальный терапевт сидел с идиотским лицом, пытаясь представить себе огромную зубатку.
Линда сердито хлопнула ладонями по бедрам:
— Ну, дедушка, ты даешь!
Из кухни послышалось сдавленное хихиканье Нормы.
ПРИЮТ ДНЯ ПРЕСТАРЕЛЫХ «РОЗОВАЯ ТЕРРАСА»
Старое шоссе Монтгомери, Бирмингем, штат Алабама
28 сентября 1986 г.
Сегодня у них был богатый выбор: кока кола и картофельные чипсы, а на десерт — фиги, специально по заказу миссис Тредгуд. Она объяснила Эвелин, что миссис Отис съедает по три штуки в день, чтобы поддерживать пищеварение.
— Лично я их ем потому, что люблю. Но я вам скажу, что на самом деле вкусно. Дома, когда я была не в настроении готовить, я отправлялась в лавку Осии, покупала пакет маленьких золотисто — коричневых булочек и поливала их кленовым сиропом, это и был мой обед. Это совсем недорого. Попробуйте как нибудь, очень советую.
— Нет, это я вам скажу, что на самом деле вкусно, миссис Тредгуд. Медовые пончики.
— Медовые?
— Ага. По вкусу напоминают булочки с корицей. Ну вы знаете.
— Да, с корицей я обожаю. Давайте как нибудь поедим их, ладно?
— Хорошо.
— Знаете, Эвелин, я так рада, что вы больше не сидите на диете. Эта сырая пища вас рано или поздно прикончила бы. Мне не хотелось вам этого говорить, но миссис Эдкок едва не померла, когда села на какую то диету для похудания. Она ела столько сырых продуктов, что угодила в больницу с острой резью в желудке и её пришлось срочно оперировать. Она рассказывала мне, что когда врач ковырялся у неё внутри, то вытащил печень, чтобы как следует её рассмотреть, и уронил на пол. И, представляете, эта печень подпрыгнула раз пять или шесть, прежде чем её удалось поймать. Миссис Эдкок жаловалась, что с тех пор у неё ужасно болит спина.
— Ох, миссис Тредгуд, неужели вы ей поверили?
— Ну, дорогая, она сама рассказала мне об этом вчера за обедом.
— Да она просто выдумала. У человека печень соединена с телом.
— Ну, может, она чего и напутала, может, это и не печень была, а что то другое, но я на вашем месте ела бы поменьше этой сырятины.
— Хорошо, миссис Тредгуд, раз вы говорите… — Эвелин откусила кусочек картофельного чипса. — Я вас вот о чем хотела спросить. Вы, как то сказали, что люди думали, будто Иджи убила человека. Или мне послышалось?
— Нет, милочка, многие действительно думали, что это так. Особенно когда её и Большого Джорджа судили в Джорджии за убийство.
Эвелин ахнула:
— Судили?
— Да разве я вам не говорила?
— Нет. Ни разу.
— Это было ужасно! Как сейчас помню то утро. Я мыла посуду и слушала радио, когда к нам зашел Грэди Килгор и позвал Клео. У него было такое лицо, будто кто то умер. Он сказал: «Клео, я с большим удовольствием дал бы отрезать свою правую руку, лишь бы не делать этого, но мне поручено арестовать Иджи и Большого Джорджа, и я прошу тебя пойти со мной».
Знаете, ведь Иджи была его лучшим другом, и ему действительно легче было умереть. Он признался Клео, что мог бы послать любого полицейского, но при мысли, что Иджи придет арестовывать кто то чужой, ему становилось совсем тошно.
Клео сказал: «Господи Боже мой, Грэди, да что она натворила?» А он ответил, что её и Большого Джорджа подозревают в убийстве Фрэнка Беннета в тридцатом году. А мы даже не знали, умер он, или просто исчез, или ещё что.
Эвелин спросила:
— А почему они решили, что это сделали Иджи и Большой Джордж?
— Ну, вроде бы они раза два угрожали, что убьют Фрэнка, и в полиции в Джорджии имелась об этом запись, поэтому, когда нашли грузовик, их сразу взяли под стражу…
— Какой грузовик?
— Фрэнка Беннета. Искали в реке его тело, а нашли грузовик недалеко от заведения Евы Бейтс. Вот почему они узнали, что в тридцатом году Фрэнк был около Полустанка.
Грэди просто лопался от злости, что какому то кретину пришло в голову позвонить в Джорджию и навести их на след. Руфь к тому времени уже восемь лет как умерла, Культяшка с Пегги поженились и переехали в Алабаму, значит, шел пятьдесят пятый или пятьдесят шестой год.
На следующий день Грэди отвез Иджи и Большого Джорджа в Джорджию, и Сипси тоже с ними поехала. Не смогли её отговорить. Иджи никому больше не велела с ней ехать, и мы все остались дома ждать.
Грэди постарался не поднимать шума. В городе об этом не болтали, даже те, кто был в курсе. Дот Уимс знала, но не напечатала в газете ни слова.
Помню, ту неделю, пока шел суд, мы с Альбертом жили в Трутвилле с Онзеллой, которая совсем потеряла голову от ужаса. Ведь если бы Большого Джорджа признали виновным в убийстве белого человека, он бы наверняка угодил на электрический стул, прямо как мистер Пегий.
В этот момент вошла медсестра Джинин и подсела к ним выкурить сигаретку и перевести дух.
— Джинин, это моя подруга Эвелин, — сказала миссис Тредгуд. — Помнишь, я тебе рассказывала про нее? Ну что она тяжело переносит климакс.
— Здравствуйте, — сказала Эвелин.
— Здравствуйте, — приветливо кивнула Джинин.
И миссис Тредгуд завела с Джинин бесконечный разговор о том, как, по её мнению, Эвелин прекрасно выглядит, и не кажется ли Джинин, что Эвелин стоит попробовать рекламировать косметику «Мэри Кэй».
Эвелин надеялась, что Джинин скоро уйдет, и миссис Тредгуд расскажет ей, чем кончилось дело, но так и не дождалась. И когда за ней зашел Эд, она расстроилась, поскольку теперь придется ждать целую неделю, чтобы узнать, как прошел суд. Когда медсестра наконец ушла, Эвелин сказала:
— Так не забудьте, где вы остановились.
Миссис Тредгуд посмотрела на неё недоуменно:
— Остановилась? А а, вы имеете в виду «Мэри Кей»?
— Да нет же! Суд.
— Ах, ну да. Это было что то!
-
-
05.04.2009 в 01:59Валдоста, штат Джорджия
24 июля 1955 г.
Надвигалась гроза, в зале суда было душно и жарко. Иджи оглядывала зал, по спине у неё бежал пот. Ее адвокат Ральф Рут, приятель Грэди, ослабил галстук и шумно вздохнул.
Шел третий день заседаний, все мужчины, присутствовавшие в парикмахерской в тот день, когда Иджи угрожала убить Фрэнка Беннета, были уже опрошены. Свидетельское место занял Джейк Бокс.
Она снова оглядела зал. Где же Смоки Одиночка? Где его черти носят? Грэди послал ему записку, что Иджи попала в беду и просит его приехать. Не иначе как что то случилось. Он давно должен быть здесь. Иджи забеспокоилась: да жив ли он вообще?
В эту минуту Джейк Бокс указал на Большого Джорджа и сказал:
— Вот он. Тот, который шел на Фрэнка с ножом, а эта женщина была с ним.
Публика зашумела от возмущения — ещё бы, черный посмел угрожать белому человеку! Грэди Килгор нервно заерзал на стуле. Сипси, единственная, кроме обвиняемого, чернокожая в этом зале, стояла на балконе и молилась за свое дитя, хотя ему перевалило уже за шестьдесят.
Даже не потрудившись допросить Большого Джорджа, обвинитель направился прямиком к Иджи. Она встала.
— Вы знали Фрэнка Беннета?
— Нет, сэр.
— Вы уверены в этом?
— Да, сэр.
— То есть вы утверждаете, что не были знакомы с человеком, чья жена Руфь Беннет в течение восемнадцати лет была вашим деловым партнером?
— Совершенно верно.
Он повернулся к присяжным и засунул большие пальцы за жилетку.
— То есть вы хотите сказать, что в августе тысяча девятьсот двадцать восьмого года вы не заходили в парикмахерскую в Валдосте и не вели разговора на повышенных тонах, угрожая смертью Фрэнку Беннету, человеку, которого вы, по вашим словам, не знали?
— Нет, я была там. Я думала, вы хотите узнать, были ли мы знакомы. Нет, я не была с ним знакома. Да, я грозилась его убить, но мы никогда не были, как говорится, представлены друг другу.
Несколько зрителей, которые недолюбливали напыщенного прокурора, засмеялись.
— Итак, другими словами, вы признаете, что угрожали жизни Фрэнка Беннета?
— Да, сэр.
— А правда ли, что вы вместе с вашим негром посетили Джорджию в сентябре тысяча девятьсот двадцать восьмого и уехали, забрав с собой жену Фрэнка Беннета и его ребенка?
— Только его жену, ребенок появился позже.
— На сколько позже?
— Как обычно, через девять месяцев.
В зале снова засмеялись. Брат Фрэнка Джеральд, сидевший в первом ряду, не сводил с неё глаз.
— Правда ли то, что вы дурно отзывались о характере Фрэнка Беннета в разговорах с его женой и склонили её к мысли, что его моральные устои намного ниже признанных обществом? Вы внушали ей, что он ей не подходит как муж?
— Нет, сэр, она и без меня это знала.
В зале опять послышался смех. Обвинитель начал злиться.
— Вы заставили её поехать в Алабаму, угрожая ножом? Отвечайте, да или нет?
— А никакого ножа и не понадобилось. Она уже ждала нас с вещами.
Он сделал вид, что не слышал последней фразы.
— Правда ли, что Фрэнк Беннет приезжал в Полустанок, штат Алабама, и пытался вернуть то, что принадлежало ему по праву — свою жену и малютку сына, — и что вы с вашим негром убили его, дабы предотвратить возвращение Руфи Джемисон в лоно счастливой семьи и воспрепятствовать обретению сыном отца?
— Нет, сэр.
Этот крупный мужчина с гордо выпяченной грудью, казалось, не слышал её слов — его несло.
— Осознаете ли вы, что своим вторжением опустошили самое святое на этой земле — христианский дом с матерью, отцом и возлюбленным чадом? Что разрушили самое интимное и священное — брак между мужчиной и женщиной, брак, освященный самим Господом Богом нашим в баптистской церкви в Валдосте первого ноября тысяча девятьсот двадцать четвертого года? Что вы стали причиной того, что добрая христианка нарушила Божий закон и слово, данное пред алтарем мужу своему?
— Нет, сэр.
— Полагаю, вы сбили с толку бедную слабую женщину обещаниями денег или напоили её до бесчувствия и на какой то момент она потеряла над собой контроль, а когда муж приехал забрать её домой, не вы ли с вашим негром хладнокровно убили его? — Он повернулся и крикнул ей прямо в лицо: — Где вы были ночью тринадцатого декабря тысяча девятьсот тридцатого года?
Иджи прошиб холодный пот.
— Сэр, я была в доме моей матери в Полустанке.
— Кто ещё был с вами?
— Руфь Джемисон и Большой Джордж. Он той ночью был с нами.
— Руфь Джемисон может это подтвердить?
— Нет, сэр.
— Почему?
— Она умерла восемь лет назад.
— А ваша мать?
— Она тоже умерла.
Казалось, прокурор вернулся на землю. Он постоял секунду, покачиваясь на носках, и снова повернулся к присяжным.
— Итак, мисс Тредгуд, вы полагаете, что двенадцать образованных людей поверят вам, несмотря на то, что два ваших свидетеля мертвы, а третий, ваш работник, который был с вами в день похищения Руфи Джемисон из родного дома, — всего лишь дрянной и лживый ниггер? И вы осмеливаетесь просить этих достойнейших людей взять и поверить вам на слово?
Конечно, Иджи нервничала, и все же прокурору не стоило обзывать Большого Джорджа такими словами.
— Вот именно, ты, тупорылый, слюнявый, толстожопый ублюдок!
Зал взорвался, а судья принялся изо всех сил стучать молотком.
Большой Джордж, стараясь перекричать шумевших зрителей, умолял её не сопротивляться, но она твердо решила обеспечить ему алиби на ту злосчастную ночь. Иджи понимала, что она — его единственная надежда. У нее, белой женщины, куда больше шансов выйти сухой из воды, чем у Джорджа, особенно если его алиби основано всего лишь на показаниях другого негра. Нет, она никогда не допустит, чтобы Большой Джордж сел в тюрьму, даже если от этого будет зависеть её жизнь.
Суд был настроен враждебно к Иджи, и когда в последний день заседания в зал торопливо вошел свидетель, которого Иджи никак не ожидала видеть, она решила, что ей крышка.
-
-
05.04.2009 в 02:00Все, теперь мне конец, подумала она.
— Пожалуйста, назовите ваше имя.
— Преподобный Герберт Скроггинс.
— Чем вы занимаетесь?
— Я проповедник баптистской церкви Полустанка.
— Положите правую руку на Библию.
— Спасибо, я принес свою. — И, важно положив руку на собственную Библию, преподобный Скроггинс поклялся говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, и да поможет ему Бог.
Иджи была окончательно сбита с толку. Неужели это её адвокат додумался пригласить Скроггинса? Почему он не посоветовался с ней? Она бы растолковала ему, что этот человек никогда в жизни ничего хорошего про неё не скажет. Но теперь слишком поздно, он уже стоял на свидетельском месте.
— Преподобный Скроггинс, не могли бы вы поведать суду, почему вы мне позвонили и что рассказали вчера вечером?
Преподобный откашлялся.
— Да, могу. Я прибыл сообщить уважаемому суду некоторые сведения относительно местонахождения Иджи Тредгуд и Джорджа Пульмана Пиви в ночь на тринадцатое декабря тысяча девятьсот тридцатого года.
— Находились ли она и её негр в тот вечер в доме её матери, как было доложено суду ранее?
— Нет, их там не было.
О, черт! — подумала Иджи. Адвокат настаивал:
— Означает ли это, преподобный Скроггинс, что она солгала насчет своего местонахождения в тот вечер?
Проповедник поджал губы.
— Ну, сэр, как христианин я не могу с уверенностью утверждать, что она лгала. Я думаю, тут дело в другом: она просто перепутала даты. — Он открыл Библию в самом конце и принялся искать нужные страницы. — У меня есть привычка записывать в конце Библии даты наших церковных собраний, и недавно, проглядывая свои записи, я обнаружил, что как раз вечером тринадцатого декабря начались наши ежегодные молитвенные собрания в загородном баптистском лагере. И сестра Тредгуд была там со своим работником Джорджем Пиви, который занимался буфетом. Хочу заметить, что он это делает каждый год последние двадцать лет.
Обвинитель вскочил с места:
— Возражаю! Это ничего не доказывает! Убийство могло произойти и через день два после этого.
Преподобный Скроггинс посмотрел на него исподлобья и обернулся к судье:
— В том то и дело, ваша честь, что наши собрания всегда длятся три дня и три ночи.
— И вы абсолютно уверены, — спросил адвокат, — что мисс Тредгуд там присутствовала?
Преподобный Скроггинс, казалось, был несколько удивлен, что кто то мог усомниться в его словах.
— Ну, разумеется. — Он повернулся к присяжным: — Мисс Тредгуд никогда не пропускает наших собраний, и к тому же она солистка церковного хора.
Первый раз в жизни Иджи была так смущена, растеряна и обескуражена. Она не знала, что и думать. Все эти годы члены клуба «Маринованный огурец» врали напропалую и рассказывали небылицы, пребывая в полной уверенности, что никто на белом свете не сможет их перещеголять, а преподобный Скроггинс за какие то пять минут умудрился положить их на обе лопатки. Его слова звучали настолько убедительно, что Иджи и сама едва не поверила ему.
— Более того, прихожане нашей церкви настолько высоко ценят сестру Тредгуд, что все они приехали сюда в автобусе, чтобы выступить в её защиту.
При этих словах дверь зала отворилась, и проход заполнила самая невероятная публика, какую только Господь Бог мог собрать вместе: Смоки Одиночка, Джимми Шишка Хэррис, Эл Заноза в Брюхе, Кривой Саккет, Элмо Уильямс Клякса, Долгоносик Джейк, Бородавочник Билли и так далее. Все как один подстриженные в салоне Опал и во взятых напрокат костюмах — небольшая горстка той толпы безработных бродяг, которых Иджи и Руфь кормили в годы депрессии. Смоки подоспел как раз вовремя.
Один за другим они выходили на свидетельское место и припоминали до мельчайших подробностей ход молитвенного собрания, которое состоялось под тентом на берегу реки в декабре 1930 года. Последней была Ева Бейтс — с сумочкой и в шляпе, украшенной цветами. Она едва не разбила сердце присяжным своим трогательным рассказом о том, как сестра Тредгуд подошла к ней в первую ночь молитвенного служения и сказала, что Господь вошел в её душу благодаря вдохновенной проповеди преподобного Скроггинса, направленной против плотских утех и зла, приносимого алкоголем.
-
-
05.04.2009 в 02:00— Сдается мне, Перси, что твои шансы равны нулю. Во первых, тело не найдено. Во вторых, у нас есть свидетели, показания которых никто не собирается оспаривать. А что есть у тебя? Да ничего. Я так думаю, что этот Фрэнк Беннет напился и утонул. И его давно съели рыбы. А это можно расценить как смерть в результате несчастного случая. Вот так то! — Он ещё раз стукнул молотком и торжественно объявил: — Судебное заседание объявляется закрытым.
Сипси пустилась в пляс на балконе, а Грэди облегченно вздохнул.
Судья, достопочтенный Кертис Смут, великолепно знал, что в середине декабря никаких трехдневных молитвенных собраний под тентом не было и быть не могло, а со своего места прекрасно видел, что книга, на которой поклялся преподобный Скроггинс, была отнюдь не Библией. И уж конечно, он не поверил свидетельским показаниям этой оравы умытых и принаряженных забулдыг. Но две недели назад умерла его дочь, не успев состариться и прожив собачью жизнь на городской окраине, а все из за Фрэнка Беннета. Вот почему судье было глубоко безразлично, кто укокошил этого сукиного сына.
Преподобный Скроггинс подошел к Иджи и пожал ей руку.
— Увидимся в воскресенье в церкви, сестра Тредгуд. — Он подмигнул ей и вышел.
Его сын Бобби, узнав о суде, позвонил отцу и рассказал, как Иджи спасла его от тюрьмы. И Скроггинс, которого Иджи так изводила на протяжении многих лет, тут же помчался её выручать.
Иджи была настолько смущена его поступком, что долго не могла выдавить из себя ни слова. Однако по дороге домой она сказала:
— Вот что я подумала… Не представляю, что хуже — сесть в тюрьму или до конца жизни быть благодарной священнику.
ПРИЮТ ДЛЯ ПРЕСТАРЕЛЫХ «РОЗОВАЯ ТЕРРАСА»
Старое шоссе Монтгомери,
9 октября 1986 г.
Сегодня Эвелин не терпелось поскорее попасть в приют, и она всю дорогу подгоняла Эда. Как всегда, она зашла к свекрови и хотела угостить её медовыми пончиками, и та, как всегда, отказалась:
«Если я это съем, то потом буду блевать как собака. Прямо в голове не укладывается, как ты можешь жрать такую приторную дрянь».
Эвелин извинилась и поспешила вниз, в зал для посетителей. Миссис Тредгуд, в платье с ярко зелеными цветами, увидев её, воскликнула:
— С Новым годом!
Эвелин села рядом с ней в полном недоумении.
— Дорогая, но до Нового года целых три месяца. Еще и Рождество не справляли.
— Я знаю, — засмеялась миссис Тредгуд. — Просто я подумала, может, чуть чуть поторопим время? Хоть повеселимся немножко. Все эти старики такие мрачные ходят, бормочут что то ужасное.
Эвелин вручила миссис Тредгуд гостинец.
— Ой, Эвелин, неужели медовые пончики?
— Они самые. Помните, я вам про них говорила.
— Какие замечательные! — Старушка взяла пончик. — Вот спасибо, милочка. А вы никогда не пробовали пончики с кремом? Они такие легкие, прямо воздушные. Я всегда говорила Клео: "Если будешь проходить мимо кондитерской, прихвати нам с Альбертом дюжину пончиков — шесть глазированных с кремом и шесть с джемом. А ещё я люблю такие плетеные, знаете, как косичка. Забыла, как они называются.
Эвелин не вытерпела:
— Миссис Тредгуд, ну рассказывайте про суд.
— Вы имеете в виду суд над Иджи и Большим Джорджем?
— Да.
— Ну это действительно было что то невероятное. Помню, мы тогда перепугались до смерти. Думали — все, они никогда больше домой не вернутся, но в конце концов их признали невиновными. Клео говорил, будто они представили доказательства, что на момент совершения преступления находились в другом месте и у них просто не было физической возможности это сделать. А ещё он сказал, что Иджи держалась молодцом, потому, что хотела защитить другого человека.
Эвелин задумалась.
— А кто ещё мог желать смерти Фрэнку?
— Ну у, милочка, не важно, кто мог желать, важно кто убил. Вот в чем вопрос. Одни говорили, что это сделал Смоки Одиночка, другие — что это дело рук Евы Бейтс и её дружков с реки. Прости меня Господи, но там ведь собирался довольно грубый народец, да и все члены клуба «Маринованный огурец» горой друг за дружку стояли, так что Бог их знает. И потом, конечно… — миссис Тредгуд помолчала, — там ведь ещё и Руфь была.
Эвелин удивилась:
— Руфь? А где была Руфь в ночь убийства? Ведь кто то это знал?
Миссис Тредгуд покачала головой:
— В том то и дело, милочка, что никто ничего наверняка не знал. Иджи говорила, что они с Руфью были в доме мамы Тредгуд, она тогда болела. И я ей верю. Но некоторые не верят. Я знаю только одно: Иджи скорее умерла бы, чем позволила запятнать имя Руфи убийством.
— Так нашли убийцу или нет?
— Нет, милая, так и не нашли.
— Ну ладно, если Иджи и Большой Джордж не виновны, то кто же, по вашему, это мог сделать?
— Чего не знаю, того не знаю.
— И вам не хотелось узнать правду?
— Ну конечно хотелось бы, кому ж не хочется? Это одна из самых больших загадок. Но этого никто никогда не узнает, милочка, за исключением разве что убийцы Фрэнка Беннета и самого Фрэнка Беннета. Знаете, как говорится, — мертвый не выдаст.
-
-
05.04.2009 в 02:0023 я авеню, 345, Бирмингем, штат Алабама
23 января 1969 г.
Смоки Одиночка сидел в миссии на краешке железной кровати и заходился в кашле от первой утренней сигареты. После того как закрылось кафе, Смоки долго болтался по стране, пока не устроился поваром в бирмингемской придорожной забегаловке, однако пил без продыха, поэтому его скоро выгнали.
Через две недели, когда Смоки околевал от холода под виадуком на Шестнадцатой улице, его подобрал брат Джимми и привел в миссию. Он был слишком стар, чтобы и дальше вести бродячую жизнь, здоровье у него стало совсем никудышное, да и зубы почти все выпали. Но брат Джимми с женой отмыли его, подкормили, и Смоки почувствовал себя в этом приюте почти как дома — впервые за последние пятнадцать лет.
Брат Джимми сам когда то был горазд на выпивку, но, проделав долгий путь от бутылки виски к Иисусу, решил посвятить жизнь спасению таких же бедолаг.
Он приставил Смоки к кухне. Ели они, главным образом, замороженные продукты, которые им жертвовали доброхоты, — в основном рыбные палочки да картофельное пюре быстрого приготовления. Но никто не жаловался.
Когда Смоки не был пьян или занят на кухне, он торчал наверху, пил кофе и играл в карты с другими обитателями миссии. Он много чего насмотрелся там. Например, человек с единственным пальцем на руке встретил тут своего сына, которого не видел со дня его рождения. Отец и сын — от обоих отвернулась удача, и обоих занесло ветром в одно и то же место. Он встречал здесь преуспевавших некогда врачей, адвокатов и даже бывшего сенатора от штата Мэриленд.
Однажды Смоки спросил у Джимми:
— Как эти люди могли так опуститься?
— Я думаю, от разочарования, — ответил Джимми. — Обычно все дело в женщине. Кто то её потерял, а кто то так за всю жизнь и не нашел. Вот и несет человека под горку. Ну и конечно, виски многих на крючок ловит. Но я уже давно наблюдаю, как люди приходят сюда и уходят, и могу точно сказать: разочарование — вот что чаще всего губит.
Полгода тому назад Джимми умер. Центр города перестраивали, и миссия подлежала сносу. Скоро Смоки опять собираться в путь. Куда, он пока не знал…
Он спустился вниз и вышел на улицу. День был морозным и ясным, а небо — ярко синим, и Смоки захотелось пройтись.
Он миновал закусочную Гаса, прогулялся по Шестнадцатой улице, оставил позади старую сортировочную станцию и пошел вдоль железнодорожных путей, пока не обнаружил, что ноги несут его к Полустанку.
Он был и остался безработным бродягой, скитальцем, рыцарем дорог, которому судьба даровала сплошные потери, потери, и больше ничего. Свободный и безмятежный, он смотрел, как падают звезды, стоя в проемах товарных вагонов бегущих в ночи поездов. Он судил о благосостоянии страны по величине окурков, подобранных на обочине. Он вдыхал вольный ветер от Алабамы до Орегона. Чего только он не насмотрелся, чем только не занимался — одинокий бродяга, свободный от всех и вся. Еще один лоботряс без рода и племени, ещё один беспробудный пьяница. Но он, Смоки Джим Филлипс, вечный неудачник, любил только одну женщину и хранил ей верность всю свою жизнь.
Да, он спал со многими шлюхами в грязных притонах, под кустами, в разбитых вагонах, но ни одну из них он не смог полюбить. ОНА всегда была для него единственной и неповторимой.
Он полюбил её в ту же секунду, когда увидел за стойкой кафе в том клетчатом платье, — полюбил навсегда. Он любил её, когда ему было тошно жить, когда он блевал на задворках какой то пивнушки, когда полумертвый валялся в ночлежке среди доходяг с открытыми язвами, которые метались в бреду белой горячки и отбивались от воображаемых насекомых и крыс. Он любил её, кашляя по ночам под ледяным дождем, когда из теплых одежек на нем оставались только прохудившаяся шляпа да башмаки, размокшие и неподъемные, как два утюга. И когда в госпитале для ветеранов у него отхватили легкое, и когда псина выдрала у него здоровенный клок мяса из лодыжки, и на рождественском обеде Армии спасения в Сан Франциско, где незнакомые люди хлопали его по плечу и угощали подгоревшей индейкой и сигаретами.
Он и в миссии спасения любил её каждую ночь, лежа на тощем матрасе из какой то давно закрытой больницы, глядя на мигающие неоновые буквы: «ИИСУС СПАСЕТ ВАС» и слушая шум попойки на первом этаже, звон бьющихся бутылок и крики со двора: «Пустите погреться, пустите!» Каждый раз, когда его сердце сжимала тоска, он закрывал глаза, снова входил в кафе и видел: вот она стоит, улыбается ему.
Перед ним мелькали беспорядочные картины: Руфь хохочет над Иджи… Руфь за стойкой обнимает Культяшку, откидывает волосы со лба… Руфь беспокоится, когда ему плохо…
Смоки, возьми ещё одно одеяло. Сегодня, говорят, будет холодно. Смоки, ну зачем ты все время уезжаешь, мы так волнуемся, когда тебя нет.
Он ни разу до неё не дотронулся, разве что иногда пожимал руку. Ни разу не обнял её, не поцеловал. Но только ей одной хранил он верность. Ради неё он мог убить, потому что она была из тех женщин, ради которых убивают. Мысль, что кто то или что то могло причинить ей боль, вызывала у него спазмы в животе.
За всю жизнь он украл только один раз — фотографию Руфи, сделанную в день открытия кафе. Она стояла у входа, держа ребенка на одной руке, а другой прикрывала от солнца глаза. Этот снимок путешествовал с ним по городам и весям в конверте, приколотом булавкой к изнанке рубахи, чтобы, не дай Бог, не потерять.
И даже после смерти она жила в его сердце. Для него она никогда не умрет. Забавно: за столько лет она так и не догадалась. Иджи знала, конечно, но молчала. Она была не из тех, кто заставит тебя стыдиться любви, но она знала.
Как она старалась разыскать его, когда заболела Руфь, но он мотался черт те где в товарных вагонах. Когда он вернулся, Иджи повела его туда. Каждый понимал, что творится в душе другого. Они как будто вместе её оплакивали. Но не вслух. Кто сильнее страдает, тот меньше об этом говорит.
РУФЬ ДЖЕМИСОН
1898 — 1947
БОГ ВЕДАЛ, ЧТО ТВОРИЛ,
КОГДА ПРИЗВАЛ ЕЕ В ДОМ СВОЙ
-
-
05.04.2009 в 02:01Четверг, 26 января 19 69, страница 38
СМЕРТЬ ОТ ХОЛОДА
Рано утром в среду около железнодорожных путей, в миле к югу от Полустанка, обнаружен труп. Как установлено, тело принадлежит белому мужчине примерно 75 лет. Несчастный, на котором были только рабочие брюки и легкий пиджак, очевидно, скончался ночью от переохлаждения. На теле не найдено никаких документов, кроме женской фотографии. Похоже, этот человек был бродягой.
ЕЖЕНЕДЕЛЬНИК МИССИС УИМС
«Бюллетень Полустанка»
9 декабря 1956 г.
ПОЧТА ЗАКРЫВАЕТСЯ
Наше кафе закрылось, салон красоты — тоже; кажется, настал и мой черед. Почта скоро перестанет работать, и всю корреспонденцию будут пересылать в почтовое отделение в Гейт сити. Что и говорить, печальные времена для меня наступают. Но мне все ещё нужны свежие новости, так что звоните или приносите их домой или передавайте моей дражайшей половине, если наткнетесь на него в городе.
С тех пор как Эсси Ру получила место органистки в кинотеатре «Дримлэнд Роллер Ринк» в Северном Бирмингеме, они с мужем Билли надумали переехать туда. Но я надеюсь, что они никуда не уедут. Ведь после того, как нас покинули Джулиан и Опал, от нашей старой компании осталась лишь я, Нинни Тредгуд и Бидди Луис Отис.
С сожалением сообщаю, что на этой неделе кто то залез в дом миссис Эдкок и украл всех фарфоровых птичек из серванта, да и в буфете кое чего недосчитались.
Но это ещё не все. Я ездила на кладбище положить цветы на мамину могилку, и, представляете, кто то умудрился стянуть у меня сумочку прямо из машины. Что и говорить, времена нынче не те. Просто любопытно, кто до этого мог додуматься?
Кстати, что может быть печальнее детских игрушек на могиле?
Дот Уимс
ПРИЮТ ДЛЯ ПРЕСТАРЕЛЫХ «РОЗОВАЯ ТЕРРАСА»
Старое шоссе Монтгомери, Бирмингем, штат Алабама
12 октября 1986 г.
Сегодня Эвелин встала чуть свет и сразу побежала на кухню готовить для миссис Тредгуд угощение. Перед уходом она разогрела его прямо на блюде, завернула в фольгу и положила в сумку термос, чтобы не остыло. И снова она всю дорогу поторапливала Эда.
Старушка ждала её на своем обычном месте. Эвелин попросила её закрыть глаза и принялась разворачивать блюдо. Потом она налила из бутылки мятного чая со льдом и сказала:
— Ну вот и готово. Можете смотреть.
Увидев, что ей принесли, миссис Тредгуд захлопала в ладоши, как девочка, получившая рождественские подарки. Перед ней лежали отлично поджаренные зеленые помидоры, молодая кукуруза, шесть ломтиков бекона, горка нежной лимской фасоли и четыре огромных, пышных булочки на пахте.
Эвелин едва не прослезилась, видя, с каким восторгом её приятельница разглядывает угощение. Она велела миссис Тредгуд поскорее есть, пока не остыло, и, извинившись, вышла в холл, чтобы разыскать Джинин. Вручив ей в конверте сто долларов и ещё двадцать пять лично для нее, она сказала:
— Я вас очень прошу, проследите без меня за миссис Тредгуд, чтобы у неё было все, чего она захочет — из еды, и вообще.
— Да не надо мне никаких денег, дорогая, — ответила Джинин, — она и без того моя любимица. Не волнуйтесь, миссис Коуч, я о ней позабочусь.
Когда Эвелин вернулась, тарелка была пуста.
— Ах, Эвелин! Вы меня балуете — за что? Ничего подобного не ела с тех пор, как закрылось кафе.
— Вы заслужили, чтобы вас баловали.
— Вот уж не знала. В толк не возьму, за что вы так ко мне добры. Каждый вечер я благодарю Господа и прошу Его спасти вас и сохранить.
— Да, я это чувствую.
В тот день Эвелин долго сидела со старушкой, держа её за руку, и под конец сказала, что собирается ненадолго уехать из города, а когда вернется, то сделает ей сюрприз.
— Ой, я просто обожаю сюрпризы. Он больше хлебницы?
— Не скажу, а то не будет сюрпризом.
— Да, правильно. Ну тогда возвращайтесь поскорее, а то я теперь от любопытства с ума сойду, сами знаете. А это не ракушка? Вы поедете во Флориду? Опал и Джулиан прислали мне из Флориды ракушку.
Эвелин покачала головой:
— Нет, не ракушка. Ну не спрашивайте, потерпите немного и сами увидите. — Она протянула ей листок бумаги. — Вот номер телефона и адрес, где я буду жить. Если я вдруг понадоблюсь вам, дайте мне знать, ладно?
Миссис Тредгуд пообещала, что так и сделает, и не выпускала её руку до самого отъезда. Потом она проводила Эвелин к выходу, где её ждал Эд.
— Как поживаете, миссис Тредгуд? — спросил он.
— Прекрасно, молодой человек, просто прекрасно. Поела от души жареных зеленых помидоров и лимской фасоли. Это все ваша девочка мне принесла.
Эвелин уже прощалась с миссис Тредгуд, когда к ним подошла женщина с цыплячьей грудью, в ночной рубашке и лисьей горжетке, и громко сказала:
— Эй, вы, а ну уходите отсюда! Мы с мужем сняли это помещение, и чтобы до шести сюда никто не лез!
Она прошествовала в холл, пугая старушек «Розовой террасы».
Эвелин взглянула на миссис Тредгуд:
— Это Веста Эдкок?
— Она самая. Я же говорила вам, у неё в голове не хватает винтиков. У скупого рыбачка нет на удочке крючка.
Эвелин засмеялась. Подруга помахала ей вслед и крикнула:
— Возвращайтесь поскорее! И вот что еще: пришлите своей старушенции открытку с каким нибудь видом, ладно?
-
-
05.04.2009 в 02:01Рейс 736 Бирмингем — Лос Анджелес
14 октября 1986 г.
Семь лет назад, отправляясь за продуктами, Эвелин Коуч шла мимо магазина по продаже бытовой электроники и на экране телевизора, стоявшего в витрине, увидела какую то подозрительно знакомую толстушку. Интересно, подумала Эвелин, кто это и что это за передача. Ей показалось, женщина смотрела прямо на нее. И вдруг её осенило: Господи Боже мой! Да ведь это же я! Она смотрела на саму себя. Эвелин даже испугалась.
Вот тогда то Эвелин впервые поняла, до чего она толстая. Все полнела, полнела и в конце концов превратилась в жирную бабищу, точную копию своей матери.
После этого случая она перепробовала все на свете диеты для похудания, но ни одну не смогла выдержать. У неё не хватило силы воли даже на диету под названием «Последний шанс». Два раза пробовала, но — куда там!
Тогда она начала ходить в группу оздоровления, но, когда её заставили напялить это дурацкое гимнастическое трико, ей стало так дурно, что пришлось уйти домой и лечь в постель.
Как то раз ей попался на глаза «Космополитен», где она прочитала статью о том, что врачи теперь научились отсасывать лишний жир. Если бы Эвелин не испытывала такого панического страха перед врачами и больницами, то, наверно, решилась бы на эту операцию.
Поэтому она просто стала покупать одежду в магазине для полных и радовалась, когда встречала там женщин толще себя. Чтобы отпраздновать такое событие, она отправлялась в кафе в двух кварталах от магазина и ублажала себя оладьями. Еда стала смыслом её жизни, а конфеты, пирожные и торты — единственной отрадой.
Но теперь, после стольких воскресных дней, проведенных с миссис Тредгуд, все изменилось. Нинни Тредгуд пробудила в ней молодость, и она увидела, что впереди ещё целых полжизни! Ее подруга искренне верила, что Эвелин сможет рекламировать косметику «Мэри Кэй». Никто раньше не верил, что Эвелин на что то способна, и меньше всех верила в это сама Эвелин. Чем больше говорила об этом миссис Тредгуд и чем больше думала об этом Эвелин, тем реже буйствовала в её душе Тованда, которая с ненавистью крушила все подряд. В мечтах Эвелин уже видела себя стройной и счастливой за рулем розового «кадиллака».
А потом, в одно из воскресений, она зашла в баптистскую церковь Мартина Лютера Кинга, и произошло чудо. Впервые за много месяцев она перестала думать, как прикончить себя или кого то еще, и обнаружила, что ей хочется жить. Пребывая в возвышенном настроении после церковной службы, она собралась с духом и, приняв две таблетки валиума, отправилась наконец к врачу. Он оказался милым молодым человеком; обследования она толком не запомнила — главное, ничего серьезного у неё не нашли, разве что уровень эстрогена был ниже нормы, как и предполагала миссис Тредгуд. В тот же день по совету врача она начала принимать премарин и сразу почувствовала себя лучше, а через месяц испытала такой потрясающий оргазм, что перепугала Эда до полусмерти. Кстати, спустя десять дней после этого события Эд приступил к занятиям гимнастикой в Христианском союзе молодежи.
Дальше — больше! Получив демонстрационные образцы косметики «Мэри Кэй», Эвелин за две недели изучила приложенную брошюру «Отличное начало» с инструкциями и рекомендациями и поступила на курсы ухода за кожей и получила статус консультанта фирменной косметики. Вскоре на специальной церемонии директор местного отделения компании вручил ей значок с надписью «Отличное начало», который она носила с гордостью. А однажды произошел случай, совсем уж из ряда вон выходящий, — она забыла пообедать!
События разворачивались быстро, но не достаточно быстро для Эвелин. И, взяв пять тысяч долларов из семейных сбережений, она собрала чемодан и села на самолет, который должен был доставить её в далекую Калифорнию, на курорт для страдающих избыточным весом. Она читала их брошюру и волновалась, как первоклассница в первый день занятий.
РАСПИСАНИЕ ДЛЯ ГОСТЕЙ НАШЕГО КУРОРТА
7.00 Прогулка в течение часа, возможна экскурсия в город или на природу. 8.00 Кофе и полстакана томатного сока без соли.
8.30 Оздоровительные упражнения под мелодию сестер Пойнтер «Я под собой не чую ног».
9.00 Упражнения на гибкость и растяжку с использованием мячей, палок и обручей.
11.00 Упражнения в воде с использованием мячей и надувных подушек. 12.00 Обед — 250 калорий.
13.00 Свободное время, массаж, косметические маски, горячие масляные ванночки для рук и ног.
18.00 Ужин — 275 калорий.
19.30 Художественные занятия, рукоделие. Миссис Джеми Хигдон дает уроки живописи (в натюрмортах используются только искусственные плоды).
ТОЛЬКО ПО ПЯТНИЦАМ. Миссис Александра Бэгг научит вас делать плетеные корзиночки из теста (несъедобные).
-
-
05.04.2009 в 02:017 ноября 1967 г.
Хэнку Робертсу недавно стукнуло 27 лет, и он возглавлял собственную строительную компанию. Нынче утром ему и его длинноволосому приятелю Тревису подвернулась работенка. Огромный желтый бульдозер кряхтел и стонал, выворачивая наизнанку пустырь около старого дома Тредгудов на Первой улице. Здесь собирались возвести из красного кирпича пристройку к баптистской церкви.
Тревис, с утра пораньше успевший выкурить два косячка, шлялся по пустырю, пиная комья, и вдруг забормотал себе под нос:
— Не, ты только глянь на это дерьмо. Да а, ни хрена себе…
Вскоре Хэнк решил передохнуть, и Тревис позвал его:
— Эй, дружище, глянь ка сюда!
Хэнк подошел и уставился на развороченную землю. Там было полно рыбьих голов, вернее, того, что от них осталось: вперемешку лежали маленькие челюсти с острыми зубками и ссохшиеся черепа свиней и кур, съеденных на обед людьми, о которых, наверно, давным — давно все позабыли. Но Хэнк вырос в деревне, и ему было не впервой такое видеть.
— Надо же! — только и сказал он.
Он уселся в сторонке, открыл судок и принялся за сандвич. Но Тревис никак не мог угомониться, все ходил по пустырю и поражался. Выуживал из земли то кость, то черепушку, то челюсть с зубами.
— Господи Иисусе, да их тут прямо сотни! На кой хрен их сюда закопали?
— А я почем знаю.
— Чудно все таки!
Хэнк огрызнулся:
— Да иди ты к черту! Подумаешь, куча свиных голов. Ты меня уже достал с ними!
Тревис пнул ботинком ещё один ком земли и вдруг застыл как вкопанный.
— Эй, Хэнк! — крикнул он хриплым голосом.
— Ну чего еще?
— Ты когда нибудь слыхал, чтоб у свиней были стеклянные глаза?
Хэнк нехотя подошел к нему и глянул вниз.
— Да а, — сказал он. — Чертовщина какая то!
КАФЕ «ПОЛУСТАНОК»
Полустанок, штат Алабама
13 декабря 1930 г.
Мама Тредгуд заболела, и Руфь с Иджи отправились её навестить. С ребенком, как обычно, пришла посидеть Сипси. Правда, сегодня она была не одна: за ней увязался одиннадцатилетний Артис. Он был сущий дьяволенок, но прогнать его она не могла.
Пробило восемь, Артис уснул, а Сипси слушала радио и ела домашний хлеб с черной патокой.
Неожиданно в полнейшей тишине послышался шорох листьев под колесами черного пикапа с номерами штата Джорджия. Фары у него были погашены. Машина остановилась у кафе. Через две минуты пьяный Фрэнк Беннет пинком распахнул дверь черного хода и прямиком направился через кухню в детскую. Он наставил на Сипси ружье и шагнул к кроватке. Сипси рванулась было к ребенку, но он схватил её за шиворот и швырнул через всю комнату.
Она вскочила на ноги и закричала:
— Оставьте дите в покое! Это дите миз Руфи!
— Вали отсюда, черномазая! — Фрэнк со всего маху ударил её прикладом, и Сипси упала замертво, из за уха потекла струйка крови.
Артис проснулся и с криком «Бабуля!» бросился к ней, а Фрэнк Беннет вытащил из кроватки ребенка и, шатаясь, направился к выходу.
Луна в ту ночь только народилась, и её света едва хватило Фрэнку, чтобы найти дорогу к грузовику. Он открыл дверцу, положил спящего ребенка на переднее сиденье и уже собирался сесть за руль, как вдруг услышал за спиной какой то звук. Будто чем то тяжелым ударили по бревну, накрытому стеганым одеялом. Этот звук — звук от удара тяжеленной чугунной сковороды, обрушившейся на его пышную шевелюру и расколовшей череп, было последнее, что он услышал в своей жизни. Он умер мгновенно — раньше, чем свалился на землю, а Сипси уже шла к дому, качая младенца и приговаривая:
— Никто не заберет это дите, пока я живая, нет, сэр!
Фрэнк Беннет никак не мог предположить, что она очухается после его удара. Он не знал, что эта худенькая, хрупкая женщина с одиннадцати лет орудовала огромными сковородами. Он ничего этого не знал, и это стоило ему жизни.
Когда Сипси проходила мимо остолбеневшего от ужаса Артиса, он заметил, что глаза у неё стали совсем безумными.
— Беги, — сказала она, — беги и разбуди Большого Джорджа. Я там белого убила, совсем убила, до смерти.
Артис на цыпочках подкрался к лежавшему у машины человеку и наклонился, пытаясь разглядеть, кто это. В зыбком свете луны блеснул стеклянный глаз.
Артис мчался по шпалам с такой скоростью, что у него перехватывало дыхание, и, пока добежал до дому, совсем задохнулся. Большой Джордж спал, но Онзелла ещё не ложилась и прибирала на кухне. Он рывком распахнул дверь и, держась за бок и хватая ртом воздух, выпалил:
— Мне отца надо!
— Ты отца лучше не буди, — сказала Онзелла, — не то он тебя так вздует, что на задницу до старости не сядешь.
-
-
05.04.2009 в 02:02— Папа, папа, пошли со мной!
Большой Джордж сразу подскочил.
— Ты чего? Что случилось, парень?
— Не могу сказать. Бабушка велит тебе идти в кафе.
— Бабушка?
— Да, срочно! Она сказала, чтобы быстро срочно!
Большой Джордж уже натягивал штаны.
— Молись, если это шутка, парень. Так всыплю, что своих не узнаешь.
Онзелла, стоя в дверях, с тревогой прислушивалась к их разговору. Она потянулась было за свитером, чтобы пойти с ними, но Большой Джордж велел ей остаться.
— Может, ей плохо стало? — забеспокоилась она.
— Да нет, детка, не плохо. Сиди дома, — мягко сказал Джордж.
В комнату заглянул сонный Джаспер:
— Чего это вы?
— Ничего, милый, иди спать, да смотри не разбуди Билли.
Когда они отошли от дома, Артис сказал:
— Папа, бабушка убила белого, до смерти.
Луна совсем скрылась в облаках, и Большой Джордж не видел лица своего сына.
— Если кто и будет мертвым, так это ты, парень, когда я выясню, что за игры ты затеял посреди ночи.
Сипси ждала их во дворе. Большой Джордж наклонился, потрогал холодную руку Фрэнка, потом откинул простыню, которой Сипси накрыла тело, отступил на полшага и убрал руки за спину.
— М м м, — качал он головой, глядя на труп. — На этот раз ты его пришибла, мать.
Но Большой Джордж не только качал головой, он лихорадочно соображал, как быть дальше. Негру, который убил белого в Алабаме, ни на какие поблажки рассчитывать не приходилось, и у него не было выхода, кроме как сделать то, что он придумал.
Он поднял тело Фрэнка и, взвалив его на плечо, сказал Артису:
— Пошли.
Он отнес труп в деревянный сарай на заднем дворе, положил на грязный пол и снова сказал Артису:
— Сиди тут, пока я не приду. Надо избавиться от грузовика.
Когда через час вернулись Руфь и Иджи, малыш спокойно спал в кроватке. Иджи отвезла Сипси домой и по дороге говорила, как она беспокоится о здоровье мамы Тредгуд, а Сипси так и не призналась, что они чуть было не потеряли ребенка.
Артис всю ночь просидел в сарае на корточках, раскачиваясь взад и вперед и стуча зубами в нервном ознобе. Около четырех утра, не в силах больше сопротивляться, он достал перочинный нож и в кромешной тьме стал бить накрытое простыней тело: один, два, три, четыре — он наносил удары один за другим.
Когда почти рассвело, дверь со скрипом отворилась, и Артис от страха описался. Это вернулся его отец. Он утопил грузовик в реке около «Фургонного колеса» и весь обратный путь — почти десять миль — прошел пешком.
— Надо сжечь его одежду, — сказал Большой Джордж.
Он откинул простыню, и оба остолбенели, уставившись на тело. Первые солнечные лучи пробивались сквозь щели старого сарая. Артис, открыв рот, взглянул на Большого Джорджа круглыми, как блюдца, глазами.
— Пап, у этого белого нет никакой головы.
Большой Джордж снова покачал головой:
— М м м!
Его мать отрезала белому голову и где то закопала.
Он постоял немного, чтобы прийти в себя от потрясения. Потом сказал:
— Помоги ка мне с его одеждой.
Артис никогда раньше не видел белого человека голым. Тело у него было бело розовое, прямо как у мертвой свиньи, которую ошпарили и опалили.
Большой Джордж отдал ему простыню и окровавленную одежду и велел закопать в лесу, а потом идти домой. И чтобы ни слова. Никому. Нигде. Никогда.
Копая яму, Артис невольно улыбался: теперь у него была тайна. Огромная тайна, которую придется хранить до самой смерти. Тайна, которая придаст ему сил, если он ослабеет духом. Тайна, которая принадлежит только ему и разве что дьяволу. Эта мысль доставляла ему необыкновенную радость. Никогда больше не почувствует он ни гнева, ни боли, ни унижения, никогда — теперь он другой. Навеки отделен от остальных негров. Он вонзал нож в белого человека…
И пусть теперь белые издеваются над ним сколько влезет, он будет только улыбаться про себя: однажды я ударил ножом одного из вас!
В полвосьмого утра Большой Джордж уже резал свиней и кипятил воду в большом чугунном котле — рановато, конечно, для этого времени года, но не так чтобы слишком.
А днем к ним явился Грэди с двумя следователями из Джорджии, которые расспрашивали о пропавшем белом, и Артис едва не потерял сознание от страха, когда тощий мужчина заглянул прямо в котел. Он был уверен, что этот человек заметит, как среди кипящих и булькающих кусков свинины плавала рука Фрэнка Беннета. Но, к счастью, тот ничего не увидел, и два дня спустя толстяк из Джорджии сказал Большому Джорджу, что в жизни не пробовал такого вкусного барбекю, и спросил, в чем тут секрет.
На что Большой Джордж усмехнулся и ответил:
— Спасибо, сэр. Все дело в подливке, да, сэр.
-
-
05.04.2009 в 02:02«Бюллетень Полустанка»
10 ноября 1967 г.
В САДУ ОБНАРУЖЕН ЧЕРЕП
Мы поздравляем нашего дорогого нового губернатора, миссис Лэрлин Уоллес, которая одержала блестящую победу в предвыборной борьбе. На инаугурации она прекрасно держалась и пообещала платить своему мужу Джорджу доллар в год, если он станет её первым советником . Удачи вам, Лэрлин!
У нас случилось ещё одно происшествие, почти столь же волнующее, как избрание нового губернатора. Во вторник утром на месте старого дома Тредгудов нашли человеческий череп.
Прибывший из Бирмингема следователь утверждает, что череп принадлежал не индейцу, а белому среднего возраста со стеклянным глазом. Кто это — пока не установили, зато точно известно, что ему отрубили голову. По словам следователя, тут налицо убийство. У кого пропал знакомый со стеклянным глазом, просят сообщить в «Бирмингем ньюс» — или звоните мне, я сама свяжусь с газетой. Да, кстати, глаз у черепа — голубой.
Моя дражайшая половина сотворил в субботу страшную глупость. Взял и до смерти напугал свою бедную женушку сердечным приступом. Врач говорит, ничего серьезного, но курить ему все таки придется бросить. Теперь у меня в доме завелся большущий ворчливый медведь, но я холю его и лелею, так что всю последнюю неделю мистер Уилбур Уимс получает завтрак в постель. Если у кого нибудь из наших бравых мужчин возникнет желание подбодрить моего старичка, милости просим, забегайте. Только не вздумайте брать с собой сигареты — сразу отнимет. У меня он уже стянул пачку. Видно, придется и самой бросать это дело. Как оклемается, возьму его с собой в отпуск.
Дот Уимс
ОТЕЛЬ ДЕ ЛЮКС. КОМНАТЫ ДЛЯ ДЖЕНТЛЬМЕНОВ
Восьмая авеню, Бирмингем, штат Алабама
2 июня 1979 г.
Один чернокожий джентльмен спросил о другом чернокожем джентльмене, который сидел в вестибюле отеля и смеялся:
— Он что, ненормальный? Чего это он хохочет? Никто вроде с ним не разговаривает.
Рябой, прокопченный солнцем мужчина за стойкой ответил:
— А ему без надобности с кем то разговаривать. У него мозгов в башке не осталось.
— И давно он тут?
— Два года как. Баба одна его привела.
— Кто ж, интересно, за него платит?
— Она же и платит, та баба.
— Понятно.
— Приходит каждое утро, одевает его, а вечером, значит, в постельку укладывает.
— Неплохо устроился.
— Во во.
Артис О.Пиви, о нем и шла речь, сидел на красном диване с торчавшей из прорех набивкой и продирался сквозь дебри накопленных за многие годы слез и страданий. Подернутые пеленой карие глаза пристально смотрели на настенные часы с розовым неоновым кольцом вокруг циферблата. Кроме часов, единственным объектом созерцания был для него рекламный плакат, на котором симпатичная чернокожая парочка курила сигареты «Салем». Надпись уверяла, что дым этих сигарет прохладен и свеж, как весна в горах. Артис запрокинул голову и опять расхохотался, показав синие десны, в которых некогда сверкали золотые зубы.
Для стороннего наблюдателя было очевидно, что мистер Пиви сидит сейчас в коридоре захудалой ночлежки на клеенке, предусмотрительно подстеленной управляющим, поскольку этот мистер частенько умудрялся прописать насквозь резиновые подштанники, которые та женщина каждое утро на него натягивала. Однако для самого мистера Артиса О.Пиви на дворе снова был 1936 год, и шел он по Восьмой авеню в темно вишневом костюме из акульей кожи и лимонного цвета ботинках за 50 долларов, а его выпрямленные, напомаженные волосы блестели как черный лед. А под руку в тот субботний вечер с ним шла мисс Бетти Симонс — по словам колонки светских новостей «Слэгтаун ньюс», любимица «эбеновой» элиты Бирмингема.
Они миновали Мэсоник холл и, без сомнения, направлялись к дансингу Эксли, где в тот вечер должен был играть Каунт Бейси, — или Кэб Кэллоуэй?
Неудивительно, что он смеялся. И хвала Господу, оберегавшему его от воспоминаний о тех временах, когда субботний вечер не сулил «ниггеру» ничего хорошего. О тех нескончаемых, мучительных ночах в тюрьме «Килби», когда его били и пинали, когда над ним измывались и охранники, и заключенные. Когда он спал с открытыми глазами, готовый в любую минуту убить — или быть убитым. В конце концов, разум Артиса стал походить на Театр проказ и показывал ему только легкие комедии и любовные пьески с Артисом в главной роли в окружении множества шоколадных, бронзовых и желтых красоток с шелестящими вокруг бедер юбками и сияющими глазами.
Он хлопнул ладонью по некогда блестящему, а ныне весьма потертому подлокотнику дивана и снова засмеялся. На этот раз в его голове крутилась кинохроника: он вернулся из Чикаго и важничает, рассказывая взахлеб, каких знаменитых актрис повидал: Этель Уотерс, Чернильное Пятнышко, Лена, Льюис…
Он смог забыть прошлые оскорбления и унижение, которое он испытывал, когда его отшивали белые женщины. Именно их пренебрежение заставляло Артиса с удвоенной прытью гоняться за более доступными, как будто он стремился доказать самому себе, что он мужчина хоть куда.
Хочешь белую женщину?
Я никогда не хотел белую. Предел моих мечтаний — светло—желтая.
На самом то деле ему нравились крупные и черные… Чем чернее ягодка, тем слаще сок. И папой могли называть его куда больше детишек, чем он полагал, но это никогда его не беспокоило, потому что у него была тайна.
-
-
05.04.2009 в 02:03Теперь кино показывает пятидесятые годы. Он стоит перед входом в аптеку. В кармане звякает мелочь. Шуршание бумажных денег никогда не волновало его, и он сроду не испытывал особой страсти к «зеленым», чтобы ради них гнуть спину. Для счастья ему вполне хватало горстки блестящих монет достоинством в 10 и 25 центов, которые он выигрывал в азартных играх. Но чаще мелочью снабжали его щедрые подружки.
Когда он к восьмидесяти годам потерял былой лоск и силу — и возраст был уже не тот, и подустал изрядно, — в Слэгтауне осталось много разочарованных дам. Для них он был весьма желанным товаром: дамским угодником.
Кадры кинохроники побежали быстрее. Женщина весом в триста фунтов дрожит и кричит в церкви… и в постели… «О Боже, я сейчас кончу!..» Мистер Артис О.Пиви и его многочисленные женщины обмениваются клятвами верности перед алтарем… Он сидит в кафе «Агат» и болтает со своим приятелем Бэби Шепардом: «Эта баба проломила мне башку…» — «А я слыхал, что это был её муж…» — «Я бы сражался за тебя, Одетта, но у него в руках был козырь — заряженный и с взведенным курком, а на фига мне быть дураком?..» — «Дайте мне свиную ножку и бутылку пива…» — «Весь мир в этой бутылке, и пробка у меня в руке…» — «Ты не единственная устрица в плове, не строй из себя Бог весть что…» Синие тени и белый жасмин… Для сигар пластиковые мундштуки под янтарь… «Джазовые демоны» профессора Фесса Уотли… Минута отчаяния? Вам поможет жевательная резинка «Фина минт»… Танцевальный зал в парке «Счастливая страна»… Хартли Тутс убит в автобусе… «Я был вынужден на ней жениться, что ж теперь говорить…» — «Эта женщина помыкает мною…» Все от тебя отвернутся, если ты попал в беду… Берегись… А ну не суйся сюда… О нет, вы разозлите этих белых парней… Нет, нет, я не с ними, босс, они сущие дьяволы, да… Да, сэр… «Убирайся вон из автобуса!»
Артис топнул три раза, и кино волшебным образом переменилось. Теперь он маленький мальчик, и мама что то стряпает в кафе на кухне… А ну, не путайся у мамы под ногами, не то она вышвырнет тебя за дверь. Вот Озорная Птичка и Билли… И Джаспер. А вон бабушка Сипси намазывает патоку на кукурузный хлеб — Мисс Иджи и мисс Руфь. Они обращаются с тобой как с белым! И Культяшка. И Смоки Одиночка.
И вдруг старик, минуту назад беспокойно ерзавший на диване, улыбнулся и замер. Сейчас он в кафе, помогает отцу готовить барбекю. Он счастлив. У него есть тайна.
Отец дал ему порцию барбекю и бутылку сока, и он побежал в лес, там прохладно и мягкие сосновые иголки…
Рябой дежурный подошел и потряс улыбающегося Артиса О.Пиви — тихого и умиротворенного.
— Эй, ты чего? — Дежурный отпрянул. — Господи Иисусе! А ниггер то помер! — Он обернулся к стоявшему около стойки приятелю: — Мало того что помер, он ещё и весь пол обоссал.
Но Артис в это время бежал в лес со своим барбекю.
-
-
05.04.2009 в 02:03Монтесито, штат Калифорния
5 декабря 1986 г.
Эвелин жила в санатории уже почти два месяца и сбросила 23 фунта. Но главное было не в этом. Здесь она наконец то нашла «своих» — родных по духу людей, которых искала всю свою жизнь. Вот они, пожиратели сладостей: круглощекие женушки и разведенные, одинокие учительницы и библиотекарши, преисполненные надежд начать новую жизнь стройными и здоровыми людьми.
Она и представить себе не могла, что здесь будет так весело. Эвелин Коуч и её подружек по ежедневному взвешиванию больше всего на свете волновало, какой десерт подадут сегодня вечером. Будет ли это тыквенный пирог — 55 калорий или обезжиренный фруктовый крем — 50 калорий? А может, сегодня подадут её любимое блюдо — открытый пирог с фруктами — 80 калорий?
Могло ли Эвелин прийти в голову, что сердце её будет петь от радости только потому, что сегодня — «день ухода за ножками и ручками»? Или что она окажется в числе «ранних пташек», которые встают чуть свет, чтобы явиться на водные процедуры?
Но здесь произошло и кое что другое, о чем она раньше и мечтать не смела. Она стала самой популярной обитательницей этих стен! Когда в санаторий приезжали новенькие, их спрашивали:
— А вы уже познакомились с той милейшей женщиной из Алабамы? Непременно послушайте, как она говорит. Такой очаровательный акцент! А какая душка!
Эвелин никогда не думала, что может быть душкой или что у неё очаровательный акцент. А оказалось, стоит ей что то сказать, как окружающие начинают просто визжать от восторга. И Эвелин с удовольствием пользовалась своей популярностью, развлекала подруг и устраивала вечерние посиделки у камина. Ближе всех она сошлась с тремя женщинами из Таузенд Оукс. Одну звали Дороти, а двух других — Стеллами. Они создали собственный клуб толстушек, поклялись встречаться раз в год до конца своих дней, и Эвелин была уверена, что так оно и будет. После зарядки Эвелин переодевалась в новый голубой спортивный костюм и отправлялась на прогулку, останавливаясь у стойки с письмами. Эд заботливо переправлял ей всю корреспонденцию, но ничего, кроме реклам, там обычно не было. Однако сегодня её ожидало письмо со штемпелем «Полустанок. Алабама». Она вскрыла конверт, гадая, кто же это ей мог написать…
Дорогая миссис Коуч!
С прискорбием сообщаю, что в прошлую субботу, в 6.30 утр а ваша подруга миссис Вирджиния Тредгуд ушла от нас в мир иной. У меня остались некоторые вещи, которые она хотела вам передать. Мы с мужем будем рады завезти их вам в Бирмингем, или можете забрать их сами, если вам это удобно. Я весь день дома. Мой телефон 555 — 7760.
С уважением, миссис Хартман, соседка.
Внезапно Эвелин перестала ощущать себя остроумной и обаятельной. Ей захотелось домой.
ПОЛУСТАНОК, ШТАТ АЛАБАМА
8 апреля 1987 г.
Эвелин протянула с поездкой в Полустанок до первого весеннего солнышка, ей не хотелось ехать туда, пока не кончится зима. И вот она в Полустанке, перед домом миссис Хартман. Дверь открыла миловидная брюнетка.
— А а, миссис Коуч, входите! Очень рада с вами познакомиться! Миссис Тредгуд столько о вас рассказывала, что мне кажется, будто я вас сто лет знаю.
Она провела Эвелин в сияющую чистотой кухню, где уже были приготовлены чашки для кофе, а посреди стола на зеленом блюде красовался пирог с пылу с жару.
— Мне так не хотелось огорчать вас тем письмом, но я знала, что должна это сделать.
— Вы себе и представить не можете, как я вам благодарна. Я ведь и понятия не имела, что миссис Тредгуд уехала из «Розовой террасы».
— Да конечно. Ее подруга миссис Отис умерла через неделю после вашего отъезда.
— О Господи! И этого я не знала. Но почему она не написала мне?
— Я говорила ей, но она сказала, что вы уехали отдыхать, и не захотела вас беспокоить. Такая уж она была, всегда думала о других. Мы поселились по соседству, как раз когда умер её муж, значит, тридцать лет назад, и сколько я её знаю, ни разу не слышала от неё ни одной жалобы, а ведь ей жилось ой как непросто. Сынок её, Альберт, был сущее дитя. Она каждый день брила его, купала, присыпала тальком, подгузник надевала, словом, ухаживала как за младенцем, даже когда он совсем взрослый вырос. Наверно, ни одного ребенка в мире так не любили, как Альберта Тредгуда. Благослови Господь её доброе сердце! Как же мне её не хватает, да и вам, я вижу, тоже.
— Да, страшно не хватает. А главное, я так мучаюсь, что меня не было рядом. Может, я смогла бы хоть чем то помочь, врача вызвать или ещё что.
— Не изводите себя попусту, ничего бы вы не сделали. Она ведь и не болела даже. Мы по воскресеньям брали её с собой в церковь, и всегда она поджидала нас на крыльце. В то воскресенье мы собрались ехать, смотрим, а её все нет и нет. Рэй, мой муж, постучал к ней — никто не отвечает. Он вошел и через несколько минут вышел один. Я его спрашиваю: «Рэй, а где же миссис Тредгуд?» Он и говорит: «Милая, миссис Тредгуд умерла», а потом сел на ступеньки и заплакал. Во сне умерла, не мучилась. Думаю, она догадывалась, что её час близок, потому что я как то зашла к ней и она мне сказала: «Смотри, Джо, если со мной что случится, отдай это Эвелин». Она только о вас и думала. Хвасталась все время, что в один прекрасный день вы повезете её кататься на новом «кадиллаке». Бедная старушка, умерла, и ничего после неё не осталось, вот только несколько безделушек. Кстати, я вам сейчас их отдам, пока не забыла.